Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

— У тещи с детьми.

— Вы что, разводитесь?

Лицо у Нонны от ужаса посерело. Из всех несчастий развод она считала самым страшным. Она даже не представляла, как это можно развестись с мужем…

— Хуже, — сказал Павлик. — Да вы проходите на кухню. Я вас ждал, даже ужин приготовил.

В кухне все осталось по-прежнему, как и раньше, а стол, как всегда у Павлика, просто поражал своим великолепием. И колбаса, и окорок, и копченая шейка, и даже бутылка водки и три пива. Ждал друга!

Сели за стол. Саша разговора не начинал из вежливости, Нонна из страха узнать что-нибудь ужасное из семейной жизни Павлика. Но когда выпили по одной «со свиданьицем», по второй — за удачу, тут все и определилось.

— Ты, может быть, расскажешь, Павлушка, — сказал Саша, — что все же у тебя произошло?

Павлик сразу отставил стакан в сторону, посерьезнел.

— Неприятности по работе. Еще не произошли. Но я их чую. Комиссии разные понаехали. Я на всякий случай все самое ценное по знакомым и родственникам рассовал.

— Ну, а конкретно?

— Конкретно пока шьют только халатность и самоустранение от руководства. Но могут зайти посмотреть, как я живу. Поэтому я кое-какие излишества и ликвидирую.

— Слава тебе, господи, — не сдержалась Нонна, — а я уже думала, вы скрываете, а сами разводитесь.

— Предупреждал я тебя, — попенял друга Саша, — что укатают сивку крутые горки.

— Еще не укатали. Мы еще вывернемся.

Саша действительно предупреждал. Еще только когда Павлик закончил институт по специальности технология переработки и приготовления мясных продуктов, не избыл еще мальчишеской привычки хвастать и по юношескому ослеплению делился с Сашей своей удачливостью. «Да как же так может быть!»— ахал Саша, в то время вместе с Нонной еле-еле сводивший концы с концами. «А вот так. Я в махинациях не участвую. Мои денежки чистенькие. Я хожу с гордо поднятой головой и просто ничего не замечаю, что делается внизу. Не за-ме-ча-ю!» — «Ой, Павлик, боюсь я за тебя», — говорил Саша.

С детства Павлушка человеком был самоуверенным. Сам понял, сам решил, сам сделал. Свою точку зрения отстаивал яростно. Из самолюбия ли? Из уверенности в своей правоте? Жизнь его, как стрела, всегда летела в цель. Вернулись дворовые товарищи после службы в армии. Саша, чтобы лишнего года не терять, — а может быть, хотел скорее избавиться от опеки матери, — в том же году устроился в геодезический техникум. А упорненький Павлик целый год проходил на курсы подготовки и на следующий поступил в пищевой институт на технологический факультет. «Неужели, Павлик, тебе это действительно нравится? — спрашивал Саша. — Ведь всю жизнь в цехах возле машин, воняющих сырым мясом». — «Нравится не нравится, но у котла в жизни надежнее. Повар всегда на добавку имеет право. Привес, привар, припек — это все хорошие слова». И с женитьбой тоже у Павлика получилось браво. Саша привез из деревни с практики Нонну, показал другу, выпили по этому поводу. Саша, конечно, в этом случае с вопросом «Ну, как?» не совался. Жену на всю жизнь привел в дом, а не попутчика. Но Павлик и без вопроса высказался, когда вышли курить на лестничную площадку. «Девицу ты, — сказал Павлик, — нарыл путевую. И при коже, и при всем. Но только не перспективная. Брак по любви в наше время смешон». Сам Павлик женился по-другому. Сегодня диплом получил, а на следующий день женился на заочнице, выпускнице их же института. И опять подо все подвел теорию: «Ты не смотри, Санчик, что Светка на два года меня старше. Из таких тертых лучшие жены получаются. Преданные и надежные».

Саша, глядя на то, как Павлик стремительно пробивается к самому центру раздачи жизненных благ, иногда даже думал: «А может быть, действительно я не так живу? Может быть, действительно лопух, губящий жизнь Нонны и детей?» А потом размышления его сворачивали на другое: «А как? Как жить по-другому? Это значит, как Павлик, не обращать ни на что внимание?» Сколько бегал вокруг Саши прораб, когда Саша ему сказал, что нижняя панель у жилого дома пошла с отклонением на полтора градуса. Прораб кричал, что Саша придирается, что у него сдельщина, панель, дескать, не вышла из зоны тяжести. Всей бригадой они, строители, тогда вокруг Саши суетились, звали размяться в шашлычную, грозили. А Саша все же заставил их перебрать три этажа. «А если в этом доме будут жить твои дети?»— сказал он тогда прорабу.

…Выпили еще по одной. Щечки Нонны легкомысленно порозовели. Павлик только белел: съедали, видно, его свои тяжелые заботы. Саша тоже сник. Нонна, хорошо зная привычки мужа, подумала: «Саша совсем сомлел, потому что понимает, что у Павлика при этих обстоятельствах деньгами не разживешься».

Лидер на то и лидер, чтобы в сложную минуту брать на себя инициативу. Павлик, посмотрев на загрустившую после третьей рюмки супружескую пару, на себя инициативу и взял:

— А теперь, Санчик, — сказал он, — выкладывай как миленький, что у тебя за проблемы. Ты ведь даром в гости напрашиваться бы не стал!

Саша здесь разнервничался, потому что когда у человека несчастье, со своими неприятностями лезть вроде некрасиво. А с другой стороны: если друг его все распихивает, может быть, в этом случае он, Саша, своего друга и выручит, перехватив у него излишки. И решив так, Саша и выгрузил все свои соображения насчет машины на обремененную собственными заботами головушку друга.

— Ну, а сколько тебе, Санчик, надо? — спросил Павлушка, внимательно все выслушав и сочувственно во время рассказа Саши почмокав губами.

— Много. — Нонна здесь молчала, потупив глаза, будто мужские разговоры это совсем не ее дело. — Много, — сказал Саша, — две тысячи рублей.

— Да, — крякнул с сомнением разволновавшийся Павлушка и, не приглашая никого выпить, с ходу налил себе и махнул еще рюмочку. Вытер ладонью усы и сказал — Многовато. Столько я тебе не дам.

— Ну, сколько сможешь, — сказал униженно Саша.

— Понимаешь ли, Санчик, — голос у Павлика звучал трезво, рассудительно, — денег у меня сейчас свободных совсем нет. Если со мною что-нибудь случится, то Светке надо спиногрызов, детишек, на ноги ставить. Все мои деньги, заработанные невмешательством, сейчас в облигациях. Есть у меня, правда, на одной из книжек пятьсот рублей. Я завел ее еще в институте и раза два в год то сотнягу возьму, то сороковку положу. Вот с нее, — продолжал Павлик, все более и более вдохновляясь своими идеями, — я и сниму тебе все пятьсот рублей.

После посещения Павлика для Саши и Нонны началось самое трудное время: основные кредиторы из списка, который они составили в первый день, когда пришло радостное известие, оказались несостоятельными, одним махом, из одних рук денег занять не удалось, а значит, надо было кланяться другим, поименованным в списке знакомым. Нонна испереживалась, глядя на Сашу. Приходил он с работы позже, чем обычно, злой, худой, хмурый. Нонна уже не спрашивала, знала: неудача. Да и не хотела спрашивать: здесь Саша замыкался, выдавливал из себя по капле. Не очень, видно, ему хотелось расписываться перед женой в том, что у него, коренного горожанина, друзья, с которыми он знаком от общей в детском саду манной каши, оказались прижимистые, скаредные, расчетливые и на деньги скупые. «Чего они боятся? — думала Нонна. — Разве мы не отдадим? И как можно думать, что кто-то возьмет деньги, чтобы не отдать? Разве так бывает? Как можно не отдать? С какими глазами потом глядеть людям?» Все это в сознании Нонны не умещалось. Воспитанная в деревне, она вообще не понимала, не могла понять, почему эти бумажки, деньги получили над людьми такую власть. Конечно, она читала очень давно, еще в школе, о силе этих бумажек над судьбами людей, но ото все, казалось, кануло навеки.