Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны

Кормил семью Анисим плотницким делом. Работа эта нужна Аляске везде — хорошему плотнику платят тридцать долларов в час. И семья быстро поднялась на ноги — стали помогать подраставшие дети. Дом Калугиных не лучше, но и не хуже других. Анисим провел меня по комнатам с сундуками и зеркалами, по сеням и кладовкам, где стояли соленья, варенья, ящики с лимонадом, грушами и бананами. Соломия Григорьевна с гордостью показала свой огород — единственный в деревне, где растет все, что может тут расти.

«Привыкла к земле, не могу без этой радости обходиться». Держат Калугины и корову — «Свое молоко с покупным не сравнишь». По семейной раскладке — каждому свое дело — корова на попеченье дочери, двадцатилетней Марины. Для ребятишек — «чтобы не отвыкали» — держат Калугины лошадь, кажется, единственную теперь в деревне, и с теми же воспитательными целями завели трактор. Держат в доме винтовку и два пистолета. Это обычай аляскинской жизни, а в Николаевске обычаем не сошли нужным пренебрегать. С оружием возятся старшие сыновья. Анисим, промышлявший ранее зверя, тут к охоте поохладел, разве что ради мяса застрелит одного-двух лосей — «они тут рядом, даже в огород забредают».

— Живем теперь — грех пожаловаться: двенадцать детей и четыре автомобиля!

Эту фразу Анисим с шутливой гордостью произносит, как я почувствовал, не в первый раз. Что ж, законная гордость. В ней все — мужское достоинство и отвага не склонившего головы перед жизнью — непростое дело растить, приобщать к жизни такую ораву. А четыре автомобиля, трактор, мопеды, велосипеды — это лишь часть жизненного достатка семьи Калугиных. Главное приобретение сделано недавно.

Не оставляя плотницкого дела, решил Анисим Стафеевич по примеру общинников обзавестись судном. Зажиток для этого был. С некоторым риском занял еще двадцать пять тысяч. Купил. И тут же обновил покупку — сходил на первый промысел. И сразу удачно. За один раз поймали палтуса столько, что сразу «долг целиком — с шеи долой».

В воскресенье после полудня вся рыбацкая братия Николаевска решила устроить пикник на воде. Я был на него приглашен и мог наблюдать, как «Волга», «Кавказ», «Гусь» и «Русак», маневрируя в гуще лодок и кораблей, уходили из порта. На одном судне в рясе капитаном стоял Кондратий Сазонтьевич Фефелов. Другим правил дьякон, тоже Фефелов, Павел Степанович.

Анисим Стафеевич с сыном показывали мне новое судно. «Управлять можно с четырех точек: хочешь — с мостика, хочешь — с кухни… На эту кнопку нажал — пойдет прямо на буй, будь он даже около Алеутской гряды. Тут нажал — тотчас Соломия из дома откликается». Показали мне снасть — девятимильный шнур-перемет с тремя тысячами крючков. Рассказали, сколько часов уходит на оснастку крючков наживкой, сколько рыбы вмещает трюм-холодильник.

— А что сейчас дальняя Каменка и Романовка?

— Не знаю. А хотелось бы поглядеть…

Один из сыновей Калугиных недавно летал с туристской группой в Москву. Вернувшись, много рассказывал интересного. И, видимо, вспоминая этот рассказ, Анисим спросил:

— С едой в Москве плохо?

Я рассказал.

— Да-а… — сказал старовер, вкладывая в это «да-а» много всякого смысла.

Соломия Григорьевна расстелила на палубе скатерть к обеду. Сыновья Калугиных палили из скорострельной винтовки по банке кока-колы, брошенной в воду. А отец наслаждался управлением катером. Я залюбовался, наблюдая его стоящим на мостике. Встречный вечер облепил по телу его рубаху, снес в сторону бороду, руки плотника летали на рулевом колесе.

— Соломия! — крикнул он сверху. — Иди покрути…

— Да ну тебя, не бабье дело…

— Тятя, дай мне! — завизжал Поликарп…

Поликарп родился тут, на Аляске. Для этого старовера, говорящего по-английски, прошлое отца с матерью — как вспученный водяной след бегущего по волнам катера.

Не хлебом единым… Старинное это правило жизни всегда в общине блюлось. Духовное тесно переплеталось с житейским, давало силы все одолеть, превозмочь, утвердиться среди суровой природы, не поддаться соблазнам в человеческой гуще. Что сохранилось от старой веры, а что пообтесано, вымыто жизнью?

Сохранился язык. Он, конечно, не допетровских времен, однако не обескровлен нивелировкой теле- и радиоящиков. Слышишь много нами забытых слов в сочетании с неизбежными вкраплениями из английского. Звучит это часто очень забавно. Едем, например, с матушкой Ириной Карповной на автомобиле. Около дома замужней дочери она пожелала говорить с нею по радиотелефону.

— Ну как вы там, небось, ишо глаза не продрали… Куды, куды? По ягоды? Ну о’кей!

Слово «миля» матушка произносит на русско-английский манер — «майлы». Слово «лось» (по-сибирски «сохатый») тут почему-то забыто. В ходу английское «мусс». «Этим годом две муссы убил — гора мяса», — хвалился Анисим.

Взрослым с трудом дается английский. «Бабы на автомобиль сели, крутят вовсю, а балакают по-здешнему туго». Молодежь по-английски и читает, и говорит. В школе преподавание — на английском, учителя — американцы. Уроки русского ведет «своя» учительница, выросшая в Николаевске. Дома разговор — только по-русски. Но жизнь густо сеет в родной язык много новых понятий и слов. И все же сохранение языка — первая заповедь. Вернувшегося из Москвы сына Анисим спросил: «Ну как там тебя понимали, немтырем не был?» «Нет, папаня, все было о’кей!».

В доме многое по старинке. Во дворе — обязательно баня. В красном углу — иконы (телевизоров нет), русская печь. Но еда почти уже вся не домашняя, лишь хлеб пекут сами, остальное — из городских магазинов.

Жизнь показала: Аляска не может служить убежищем, каким были леса в Сибири для дедов и прадедов-староверов. От чего недавно бежали из Орегона, обрели тут, на Аляске. Глухая замкнутость невозможна — жизнь подпирает со всех сторон. И молодые почти в открытую тяготятся строгостью старших. Все чаще мальчишки предпочитают куртки кафтанам — в них удобней носиться на мотоциклах. Чувствуется: охотно надели бы вместо расшитых рубашек пестрые майки. Один сорвиголова распахнул передо мной материнский наряд — гляди! Под рубашкой — запретный плод — майка с какими-то буквами и портретом героя из комиксов. Много других соблазнов для молодых, и на каждом шагу — кино, телевизор в школе, журналы, книги, видеофильмы.

Открытие новой школы в 1983 году встречено взрослыми настороженно. Государственная школа великолепна, как и всюду в Америке. В ней просторные, хорошо оборудованные классы, лаборатории, гимнастический зал, компьютеры.

Старики нюхом чуяли — это угроза всему и вся. Но куда деться? Ограничились тем, что ночью, перед началом занятий, рассовали по щелям записки: «Пусть никакое зло не войдет в эти двери». Компьютеры сначала категорически запретили — «в них дьявол», потом махнули рукой.