Алексей Слаповский - Талий

Но это все присказка, кончившаяся, правда, ссорой: Литкин еще не кончил рассказывать о своих успехах, а Талий, которого он угостил крепким виски „Джей-Скотч“, охмелевший, взял вдруг Литкина за грудки и стал кричать: зачем ты, гад, мне рассказываешь это с таким видом, будто уверен в моем одобрении? А я не только одобряю, но и презираю тебя, сволочь, скотина!.. Ну, и многое другое.

Литкин ничуть не обиделся, задушевно попрощался и просил оказать честь приехать в гости. То есть он, Литкин, просто заедет в следующую субботу да и увзет его к себе: всего-то час езды. На его машине, конечно, которую он из Германии привез. На любой другой — два.

И заехал. У Наташи день был весь загружен, она не смогла, а Талия просто выпроводила: нельзя же целыми днями дома сидеть!

Талий ожидал, что Литкин будет хвастаться какими-нибудь трехэтажными хоромами, богатым убранством дома, красавицей женой и гениальными детьми-наследниками: всем, что положено такому человеку, как он. Но ничего этого не оказалось. Хоромы, правда, были, но недостроенные. Жилой, в сущности, была только одна комната.

И это была странная комната.

В ней были только кровать, шкаф, круглый стол посредине, кресло и стул. Кровать при этом наискосок, изголовьем в угол. Шкаф — боком. Стол — нелепо впритык к кровати. Стул загораживал кресло.

— У меня полно мебели, — сказал Литкин. — У меня еще квартира есть, три комнаты забиты, жить нельзя. В чем проблема? Для каждой вещи должно быть свое место. Ты знаешь, отчего мы болеем, отчего наши депрессии и так далее? Во-первых, оттого, что сами живем не там, где надо. Во-вторых, вещи вокруг нас — не на месте. Они высасывают из нас энергию! Я для дома место искал — год. А теперь буду его заселять — по одной комнате, по одной вещи. Морока! Пока только для кровати место точно нашел. Гляди! Он взял с подоконника какую-то рамку, согнутую из медной проволоки и укрепленную на штыре, стал ходить с рамкой по углам. Она оставалась неподвижной. У двери тихонько колыхнулась.

— Сквозняк, — сказал Талий.

— Погоди, погоди! — пообещал Литкин.

Он провел рамкой над кроватью — и она вдруг тихо, медленно завертелась вокруг своей оси.

— Видишь? — торжествующе спросил Литкин. — Только здесь место для кровати! Именно так, головой на север. Я сплю — как ангел! — Но тут же загрустил. — А эти уроды, — пнул он ногой шкаф, — никак не хотят встать на свое место. Уже месяц тут живу, все переставляю, переставляю, — никак! Но я добьюсь, потому что результат того стоит! Выпьем?

Талий отказался, Литкин угостился один.

— Закончу с домом, приведу сюда жену. Согласится-то любая, но я выбираю строго! Я через Интернет выбираю. К четырем невестам уже ездил — к двум в России, к одной в Испанию и к одной в Голландию. Все четыре почти то, что надо, — но не то. Сейчас я тебе кое-что покажу.

Он полез в шкаф — за фотографиями невест, подумал Талий.

Но Литкин развернул перед ним длинную, не меньше метра, полосу бумаги, склеенную из нескольких стандартных листов.

— Моя родословная до двенадцатого века! — гордо сказал он. — Оказалось, мои предки тоже немцы. А я-то думал: Литкин — что за странная фамилия? Нерусская какая-то. Отца спрашивал, но он по партийной привычке молчит, как партизан на допросе. Я все сам разыскал. Литке! — вот как наша фамилия звучала. Вот, смотри, смотри, это ветвь по отцу. В восемнадцатом веке — приехавший из Германии сапожник, но зато отец его — внебрачный сын барона фон Литке, владельца земли Нидер-Бойме, а тот в свою очередь восходит к рыцарям Ордена Тамплиеров.

— Где ж ты такие сведения достал? — вежливо спросил Талий.

— Надо знать места! Ты думаешь, я останусь жить у вас тут? Во мне проснулась кровь отцов и дедов! Еще полгодика — и в Германию. Мне сразу же обещают гражданство.

Он выпил махом полстакана, занюхал корочкой хлеба, уставился на шкаф, и в глазах его стал разгораться пламень открытия.

— Я дурак, — сказал он. — Зачем я мучаюсь? Я ищу место для этого одра — между прочим, настоящий антиквариат, середина девятнадцатого века, подделка, конечно, но хорошая. Зачем я ищу ему место? Он просто не подходит к этой комнате! Ну-ка, помоги!

Литкин мигом выбросил все из шкафа и стал двигать его к большому окну.

— Тяжелый, зараза! Помоги, ну!

Талий помог.

Вдвоем они перевалили шкаф через окно и под торжествующий смех Литкина, спихнули его наружу.

— И стол туда же! — закричал Литкин.

Выкинули и стол.

Потом он выбросил стул и кресло, при этом на ходу все прихлебывая и прихлебывая прямо из бутылки, крякая: крепок был напиток.

Осталась лишь кровать — да Талий, сидевший на ней, поскольку больше поместиться было уже негде. Литкин внимательно посмотрел. Кровать была на месте. Лишним был — Талий.

— Выматывайся, — сказал он ему. — Ты тоже не подходишь этой комнате. От тебя вся ее аура протухла, прогнулась и выгнулась. Добром уйдешь — или?.. — и, резко откинув доску у стены, он выудил из тайника большой черный пистолет.

Талий поднял руку и хотел что-то сказать. Но тут Литкин выстрелил в потолок. У Талия заложило уши. Он повернулся и вышел, чувствуя, как немеет и горбится его спина.

Домой он приехал на автобусе.

А через полгода услышал о Литкине: тот облил бензином и поджег недостроенный дом свой. Видимо, отчаялся привести в соответствие предметы жилья и само жилье, не помогла ему его чудодейственная рамка. Ну, и напитки способствовали. После пожара он стал лечиться — от алкоголизма, от нервов, от всего сразу. Пока лечился, квартиру его ограбили, и теперь он живет там в голых стенах, утративший интерес и к прежнему своему бизнесу — и ко всему вообще, кроме только рамочки своей: с нею он бродит по квартире, каждый раз выбирая новое место для ночлега, с нею он ходит по знакомым, предлагая им все переоборудовать, переставить, а половину мебели вообще выкинуть. И, между прочим, он не одинок, с ним живет какая-то женщина, у него и еще кто-то регулярно квартирует, и он озабочен со своей женою и кучкой единомышленников проблемой очистки города от энергетического захламления…

Вот это меня и ждет, подумал Талий, затушивая третью сигарету, не докурив ее: во рту появился неприятный привкус. Сначала одиночество. Без жены, без сына, которого он так любит, что боится даже лишний раз об этом подумать. Потом вместо своей многолетней работы по классификации типов он найдет что-нибудь другое, обязательно найдет — не менее бесцельное и идиотское занятие, на котором и свихнется. А может, свихнется как раз на классификации, ибо дело это неисчерпаемое. Была б охота классифицировать, а что именно классифицировать — неважно.

Талий представил с самоиздевкой — отчасти почему-то даже приятной — как, он, например, озаботится систематизацией и упорядочением в своем сознании — взглядов. Человеческих взглядов — не в смысле умственных воззрений, а — выражений глаз. Он возьмет фотоаппарат свой — или купит новый, профессиональный, хороший, — и будет ходить по улицам, подкарауливая. Он будет снимать только глаза, печатать, увеличивая и убирая все лишнее, — только глаза. Задумчивые, печальные, смеющиеся, улыбающиеся, хитроватые, наглые, откровенные, откровенно-притаенные, откровенно лгущие, откровенно откровенные, откровенно старающиеся казаться откровенными, на самом деле не будучи такими, откровенно старающиеся казаться откровенными, потому что владельцу кажется, что они неоткровенны, а они-то как раз и были откровенны, но вот владелец придал им, откровенным, откровенный вид, и они стали лживее откровенно лживых…