Николай Переяслов - Он где-то рядом

Примерно так же, кстати, поступают и многие сильные мира сего, когда, будучи сами ворами и растлителями , требуют от народа жить строго по закону. Хотя, честно говоря, и сам-то наш Закон… разве он соответствует гармоничному сосуществованию человека и окружающего его мира ? Разве статьи нашей Конституции и других юридических актов помогают современному человеку использовать дарованную ему свыше жизнь для максимального раскрытия заложенных в него талантов и способностей, для самореализации всего его духовного потенциала?.. Я смотрю на окружающих меня людей и меня берёт ужас. Неужели они считают себя призванными в этот мир только лишь для того, чтобы сорок лет прокрутить баранку или проработать слесарем в гараже?..

…Думаю, что к началу лета я возвращусь в Москву уже насовсем, но до того времени мне надо обязательно закончить одну большую статью — о том, что жить по нашим нынешним законам дальше нельзя, так как они уже не соответствуют сегодняшней ступени развития человеческого духа и начинают тормозить его дальнейшее возрастание, а потому необходим принципиально новый подход к такому вопросу, как регулирование жизни человека и общества, причем не юридически-правовой , как было раньше, а, скажем так, духовно-нравственный , переводящий отношения между человеком и государством и между самими людьми на качественно иной — гораздо более соответствующий ХХI веку — уровень.

Но обо всем этом, я думаю, ты сам прочитаешь весной, когда я привезу свою статью в уже готовом отредактированном виде…»

В других письмах Вовка рассказывал о тех, кто работал рядом с ним в зимовье. Зимовье, писал он, это такой большой барак, вдоль стен которого устроены нары мест на сорок, а в центре большая печь и стол. Такие бараки устраивались через каждые пятьдесят-шестьдесят километров по всей трассе, чтобы водители могли здесь остановиться передохнуть, поесть, подремонтироваться и отогреться. Ведь дело в том, что из-за болотистых почв сообщения между Могочей и Чарой в летнее время не было, и только когда река Олёкма сковывалась панцирем льда, по ней, как по асфальтовой трассе, начиналось движение грузовых автокараванов. Чтобы добравшиеся среди ночи до зимовья водители могли спать, не боясь, что их машины заглохнут и в них размёрзнутся радиаторы, зимовщик обязан был всю ночь следить за работающими двигателями автомашин. Кроме того, в его обязанности входило круглые сутки иметь натопленную печь, а также запас дров и горячей и холодной воды.

Хозяином Вовкиного зимовья был семидесятипятилетний и уже очень больной старик Фролыч, который не увольнялся с трассы, так как у него не было ни своего дома, ни родни, а потому ему в помощники наняли сразу двух человек — Вовку и тридцатишестилетнего истопника Толяна, только что вышедшего на свободу после пятнадцатилетнего срока заключения, который он схлопотал в двадцать лет отроду накануне своей свадьбы. Возвратившись тогда со службы в армии, Толян устроился работать в один из московских райкомов КПСС шофером «Волги», обслуживающей второго секретаря. Его невеста работала тут же в машбюро машинисткой. Дело ладилось к свадьбе, уже даже были куплены обручальные кольца, черный костюм для Толяна и подвенечное платье для его Линды, когда произошла вся эта история. День катился к закату, когда Толян решил сгонять на машине в магазин за кончающимся куревом, и на обратном пути у него вдруг ни с того ни с сего заглохла «Волга». Уж он заглянул и туда, и сюда, проверил всё, что было возможно, а мотор молчал. Делать было нечего — он отыскал телефон-автомат и позвонил своему шефу, предупредив, что задерживается ввиду непредвиденной поломки. А затем засучил рукава и еще раз полез под капот черной красавицы…

Когда он подъехал к райкому, все отделы там были уже закрыты. Взбежав на третий этаж, Толян поспешил к кабинету своего начальника, чтобы отвезти его домой, как вдруг услышал какие-то крики из машбюро. Перемахнув в три прыжка длину всего коридора, он рванул на себя стеклянную дверь и увидел перед собой поваленную на кожанный диванчик Линду и раздирающего ей на груди кофточку второго секретаря райкома. Сорвав его со своей невесты, Толян пару раз врезал ему ногой в расстегнутый пах, а потом так двинул кулаком, что тот улетел под столы машинисток…

А поздно ночью его забрали прямо из дома и, быстренько проведя закрытое судебное заседание, влепили пятнадцать лет строгого режима за покушение на партийного руководителя.

«…Это очень прямой и честный человек, — писал Вовка, — но он теперь перенес всю свою обиду на государство как таковое. Его много били на следствии, на левой щеке у него крупный шрам в виде буквы „Г“ — от удара об угол сейфа в кабинете следователя — и его невозможно переубедить в том, что государство и тот его бывший начальник — это не одно и то же. „Само насилуя всех направо и налево, — утверждает он, — государство, едва только ему за его дела заехать разочек в морду или хотя бы только пообещать это сделать на словах, немедленно закричит „Караул!“ и бросит на храбреца легионы своих отборнейших церберов…“»

Далее Вовка писал, как они с Толяном ставили на Олёкме сети для подлёдного лова, как пилили на реке бензопилой лед для продуктового погреба, как по вечерам, когда в зимовье не бывает отдыхающих водителей, допоздна разговаривают с ним возле раскаленной печки о Москве, о жизни, о происходящих в России событиях или же просто пьют крепкий чай да слушают, как за окнами завывает раскачивающий вершины сосен ветер…

От полного офонарения, подкрадывавшегося ко мне вместе с очередным десятистраничным посланием из Сибири, меня спас звонок моего институтского приятеля Саньки Громзона, который, узнав, что я уже могу наступать на больную ногу, спрашивал, не хочу ли я приехать к нему на Таганку для встречи Нового года.

— А кто у тебя будет? — поинтересовался я.

— Да так, небольшая компания. Один из моих давних друзей да кое-кто из нашей группы. Юра Чеканов, Серега Жиганюк да Боб Кузнецов с подругами.

— А Барбатун?

— Жека? Да ты что! Он же теперь уже почти что женатик , так что празднует Новый год в семье своей будущей супруги.

— Серьезно? И кто она?

— Да я толком и не знаю. Он говорил, что ее старики то ли мидовские работники, то ли какие-то экономические полпреды в одной из стран бывшего соцлагеря.

— А как её зовут, не помнишь? — с ёкнувшим от неожиданного предчувствия сердцем поинтересовался я.

— Катя. Он ее как-то приводил с собой в институт — ничего деваха…

«Еще бы не ничего !» — подумал я с горькой болью и, пообещав Громзону перезвонить чуть позже, разыскал в записной книжке номер Надиного телефона и принялся спешно набирать нужные цифры.