Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

— Она вспомнит, — Смагин тоже косо взглянул на дочь, — все вспомнит, когда ей прямо в зале суда после оглашения приговора накинут наручники и отвезут в места не столь отдаленные. Там она все вспомнит, до мелочей! Только рядом не будет папы с мамой — лишь зэчки, которые возьмутся за ее дальнейшее воспитание своими зэковскими методами. Тогда, будем надеяться, восстановится все: и память, и совесть, которые она растеряла за родительскими плечами.

— Паша… — Любовь Петровна сделала робкую попытку успокоить мужа, на что тот взорвался еще больше:

— Нет, не Паша! Не Паша я теперь для всех вас! И даже не Павел Степанович, а отец убийцы, дерьмо собачье! Вот кто я для вас! Откройте любую газету, включите этот проклятый телевизор — и узнайте, кто я теперь, если до сих пор не знаете. Послушайте, почитайте, какими словами клянут Смагина все, кому не лень. Наверное, включи утюг — и оттуда тоже раздастся народный гнев в мой адрес. Не в твой, Верочка, адрес, а в мой. Ты стала лишь приманкой. Да только я думал, что у тебя хватит благоразумия помнить о родном отце, его авторитете, чести, коль свою разменяла на коктейль в ночном клубе. Выходит, ошибся. А за ошибки всегда приходится расплачиваться дорогой ценой.

— Папа, ты вправе думать, что хочешь, ругать меня, но я не виновата, — тихо прошептала Вера, только теперь понимая, что отец пострадал через ее легкомысленность.

— «Не виноватая я!» — передразнил ее Смагин, вспомнив старую кинокомедию. — Я виноват! Я! Виноват в том, что вы ни в чем не знали отказа, брали от жизни все, даже не думая, какой ценой вам все это досталось. Вот в чем я виноват! Вам бы моих учителей, мою судьбу, тогда бы знали, почем фунт лиха.

— Паша, — снова вступилась Любовь Петровна.

— Не лезь! Не защищай! — оборвал ее Смагин. — Раньше нужно обеих по заднице учить, да почаще. Тогда бы, глядишь, дури в голове меньше осталось. А теперь наше вам с кисточкой: одна дочечка в монастыре, другая — на зоне. Вот уж точно: хрен редьки не слаще. А репортерам только позубоскалить: дескать, дай такому власть — весь город превратит в зону. Или под монастырь подведет.

— Кстати, вечером у вас пресс-конференция на городском телеканале, — тактично напомнил Выкван, — необходимо подготовиться ко всем каверзным вопросам, они обязательно будут. Я все набросал, что нужно…

— Если бы кто знал, как я ненавижу эту публику: всех репортеров, журналюг, корреспондентов, писак, интервьюеров, — простонал Смагин, опустив голову. — Будь моя воля, всех бы в порошок стер! Вместе с их камерами, объективами, вспышками, студиями, микрофонами, кассетами. Ни в одной профессии во всем белом свете нет столько подлецов, негодяев, продажных шкур, изменников, сколько есть среди журналистов. Не зря же эту сволочную профессию сравнивают с проституцией, а их самих — с девками по вызову. Куда позвали — туда и помчались, где заплатили — там и служат. Сколько живу — ни одного порядочного репортера не видел. Мало, видно, их отстреливают в «горячих» точках, мало их лупят, взрывают, крадут, проклинают, хают. Не-на-ви-жу…

От злости он заскрежетал зубами.

— Попридержи свои эмоции, — Любовь Петровна коснулась руки мужа, — от этой публики никуда не денешься. Особенно теперь, после всего, что…

Она с укоризной посмотрела на Веру.

— Можете проклясть и меня, можете убить, но я хочу, чтобы вы верили мне: я не виновата, — чуть не плача, прошептала Вера. — Я сама не знаю,, как получилось. Помню все, а после того кофе — полный провал в памяти.

— Это действие новейшего психотропного препарата, по действию и эффекту похожего на квазатин, только сильнее, — Выкван старался поддержать Веру, — мы разбираемся, через кого он попал в кофе.

— Ты, случаем, в милиции не подрабатываешь? — сыронизировал Смагин. — Рассуждаешь прямо как милиционер или следователь.

— Хозяин, мы ведем свое расследование. Не хуже милицейского. У нас свои каналы и свои методы.

— «Свои каналы и свои методы», — с усмешкой повторил Смагин. — А про червей забыл? Черви-то у вас тоже свои, особенные какие-то. А толку никакого — ни от червей, ни от каналов, ни от методов. С такой репутацией мне теперь не в мэры идти, а в петлю голову сунуть, а оттуда — червям на съедение. Не твоим «интеллектуалам», а нашим трудягам, они все косточки на совесть обглодают.

— Паша, прекрати, — вспыхнула Любовь Петровна, — и без твоего черного юмора на душе тошно.

— Правда? — повернулся к ней Смагин. — Что так? А почему не радостно? Ты же успокаивала, убаюкивала меня, уверяла, что твой Господь услышит, не оставит нас, не допустит ничего плохого? Иль не так? Как там ты молилась? Дай-ка вспомню: «Воззовет ко Мне и услышу его», «Просите — и дано будет вам». И что? Почему не услышал? Почему не дал? Аль молилась плохо?

Любовь Петровна без всякой укоризны взглянула на мужа, понимая его состояние.

— Паша, можно и я спрошу тебя? Почему ты не всегда спешил исполнять кое-какие желания своих дочерей, да и мои тоже? Материальным достатком Бог нас не обидел, все дал по трудам нашим, скупым ты тоже никогда не был, а пока они не повзрослели, не спешил исполнять все дочкины просьбы.

— Потому что я их родной отец, и мне виднее, что им полезно, а что нет.

— Почему же ты ропщешь на Бога? Ведь мы — Его дети, и Ему виднее, что нам полезно, а что вредно. Думаю, тебе бы не очень понравилось, если бы родные дети стали требовать у тебя отчета за все действия и решения: почему, дескать, так, а не эдак.

Павел Степанович ничего не ответил.

— Скажи, Паша, ты бы разрешил своим дочерям сделать что-то, если бы заранее знал, что это для них опасно или просто вредно? Небось, надавал бы им хорошенько?

— Конечно, надавал бы. Что за глупые вопросы?

— Не глупые. Я хочу, чтобы ты поверил Богу, Который лучше знает, что для нас полезно, что вредно, а что вообще недопустимо. Если сказано, что ни одна волосинка не упадет с нашей головы без воли Божьей, то как можно сомневаться в том, что Господь оставил нас, бросил в беде? Ведь если ты не бросил в беде нашу Верочку, не отвернулся от нее, почему же ты думаешь, что мы брошены Богом?

— Люба, я уже не способен ни к чему: ни думать, ни говорить, ни сражаться, — Смагин в совершенном отчаянии обхватил руками голову. — Репортеры, черви, милиция, пресс-конференции… Скорее бы все это кончилось, все эти мучения…

Любовь Петровна, напротив, улыбнулась.

— Кончатся, кончатся. Не сомневайся. Чем роптать, лучше помолись Богу очень простыми словами: «Да будет воля Твоя, Господи!» Пусть будет воля Божья. Господь сделает все так, как мы и представить себе не можем…

— Куда же еще лучше? — отмахнулся Смагин. — Уж так все «прекрасно», что прекраснее и представить нельзя.

— А не нужно ничего представлять. Ты просто вручи себя в руки милосердия Божьего и скажи: «Да будет воля Твоя, Господи». И все управится, а сам ты будешь как свежеиспеченный хлебушек из печки.