Алексей Леснянский - Дежурные по стране

— Деятельность дяди Юры не противоречит российскому законодательству.

— Да, он ловко воспользовался несовершенством российских законов, но на него всё равно уже заведено уголовное дело.

— Очень сомневаюсь. Даже в том случае, если дело дойдёт до суда, он не сядет за решётку. Ты сам всё прекрасно понимаешь.

— А судьи кто? — процитировал Артём. — А ещё на них давят сверху.

— Вот видишь. Независимый суд — это миф… Я в Геракла больше верю, чем в нашу судебную систему.

— А я — в Одиссея.

— Давили, давят и будут давить своими грязными ногами…

— Как виноград для получения вина, которое мы рано или поздно разопьём на могилах нечистоплотных виноградарей с немытыми ступнями, — продолжил Артём фразу матери.

— Сам-то веришь в то, что сказал? Дяде Юре никакой суд не страшен: ни городской, ни республиканский, ни верховный.

— Я знаю инстанцию повыше. Ходят слухи, что там не берут взяток, не боятся давления сверху, не допускают судебных ошибок и вообще.

— Уж не о Божьем ли суде речь?

— Наконец-то. О нём, о нём.

— А ты уверен, что он существует? — спросила мать.

— Уверен, — твёрдо ответил Артём.

— На сто процентов?

— Да, но я бы отдал глаз, чтобы его не было.

— Почему?

— Потому что за мной числится столько грехов, что меня, как и дядю Юру, упекут в ад. Нам с ним никакой адвокат не поможет. Видишь ли, небесное судопроизводство кардинально отличается от земного. Там прокурор не обвиняет, адвокат не защищает.

— И прений нет? — съязвила мать.

— Никаких прений, — не заметив издёвки, серьёзно ответил Артём. — Там всё по-простому. Со стороны защиты идёт перечисление грехов, со стороны обвинения — хороших поступков.

— А потом, конечно, каждому воздаётся по заслугам. Праведники весёлой колонной шагают в рай, грешники понурой толпой бредут в ад.

— Смеёшься надо мной? Не надо, мама. Пожалуйста.

— Я уже сама не знаю, плакать мне или смеяться.

— Постарайся успокоиться. Прошу тебя.

— Может, и успокоюсь, если ты будешь вести себя, как обычно.

— Как обычно? — с негодованием воскликнул Артём. — Нет, хватит с меня.

— Боже милостивый, — взмолилась мать. — Что сегодня за день?!

— Да, Бог милостив, пока человек находится на земле. У каждого есть шанс исправиться в любой момент. Только встав на путь истинный, не надо грешить, а то у нас как: грешат — замаливают, потом опять грешат — и снова замаливают. Или такой пример. Полагаю, многие из нас не раз говорили себе: «Буду обманывать, красть, а потом на смертном одре покаюсь». Бог и в этом случае обязательно простит, но ведь вот какая штука: мы же не знаем, когда придёт наш последний час. А вдруг завтра или уже сегодня. Можно не успеть покаяться. То-то же. В этом плане я всегда завидовал старикам и смертельно больным людям. У них есть большая привилегия по сравнению с нами, потому что они-то уже достоверно знают, что их скоро не станет.

— Ты болен. Человек, который завидует старикам и смертельно больным, сам нуждается в лечении.

— В том-то и дело, что здоров, как бык. Только я не закончил. Когда мы попадаем на небо, Бог милостивый уступает место Богу справедливому, который говорит нам: «Время для раскаяния вышло».

— Интересно, а как, по-твоему, судят людей, которые и слыхом не слыхивали ни о Христе, ни о Его учении?.. Взять хоть дикие племена.

— Этих Бог особенно любит. Они напоминают Ему младенчество планеты, когда все были, как дети.

— Дети бывают добрыми и злыми. Напомнить о людоедстве, которое до сих пор процветает в некоторых отсталых племенах?

— Не надо, а то я напомню, как некоторые продвинутые людоеды, извратив христианские идеалы, насаждали веру огнём и мечом и от имени Господа творили самые страшные дела на земле.

— И всё же вернёмся к суду над дикарями.

— Мне кажется, что Бог прощает их.

— Это несправедливо по отношению к цивилизованным людям.

— Ты, случайно, не про тех цивилизованных, которые поднимут тебя на смех, если ты им скажешь, что народы Мира могут вполне обойтись без междоусобных войн?

— Дикари тоже воюют с соседями.

— Они делают это, не зная Бога. А вот мы уже знаем и всё равно бесчинствуем.

— Незнание закона не освобождает от ответственности, — сказала мать.

— Кому больше дано — с того больше спрашивается, — парировал Артём.

— У меня от твоего разговора голова раскалывается… Сыночек, меня вот что волнует. Только ты, пожалуйста, не думай, что я… В общем, ты голубой или нет?

— Нет, но отношусь к ним с пониманием. Я не одобряю тех, кто считает их уродами. Они являются исключением из правил. А исключения, как известно, только подтверждают правила. Вспомни русский язык. Уж замуж невтерпёж. Эти три слова стоят особняком. Буква «ж» не претендует на то, чтобы сзади неё пристроился мягкий знак; она подчиняется орфографии. Это вовсе не значит, что эти слова неполноценны; они такие же русские, как и любые другие, но в отличие от геев не трубят на площадях о том, что каждой «ж…» — свободу выражения, не устраивают демонстративных парадов, а живут себе и живут в речи, понимая, что гордиться особо нечем, но и стесняться тоже ничего не следует. И людям, живущим по правилам, и людям, живущим по исключениям из правил, приличествует скромность. А вот неполноценным следует называть человека, который по каким-либо причинам занимает по отношению к другим людям непримиримую позицию.

— Слава Богу… Ты абсолютно нормальный.

— Избегай таких слов, мама. С них начинаются войны. Стоит одному якобы нормальному обозвать другого ненормальным, как оба начинают убивать друг друга, как ненормальные. Помягче в выражениях. Я у тебя — обычный, самый обычный. Что касается Божьего суда, то он есть.

— А доказательства?

— Аксиома не нуждается в доказательствах.

— Ну и наглец.

— Дежурный не ставит под сомнения те вещи, на которые он опирается. У меня и моих друзей самые благие намерения.

— Благими намерениями вымощена дорога в ад. И что опять за дежурный? Почему ты себя так называешь? Если этот самый дежурный осчастливит тысячу человек, а собственную мать сделает несчастной, то грош ему цена.

— Одно «но». Если мать — не эгоистка, считающая, что сын принадлежит только ей, — то она поймёт сына.

— А кому принадлежит её сын, если не секрет?

— России.

— России?

— Российской Федерации.

— А как же я, твоя мать?

— У меня две матери: мать и Родина-мать.

— Зовёт?

— Давно. Плачет и зовёт.

— И что ей, по-твоему, надо?

— Шоколада.

— От кого?

— От сына твоего.

— А разве мой сын сможет в одиночку справиться с её проблемами?

— Нет.

— Боже, я больше не могу всё это слушать! — воскликнула мать. — Тогда зачем?! Зачем всё это?!

— Ты сама знаешь ответ.