Гроздана Олуич - Голоса на ветру

Глядя в большие, иногда менявшие цвет, глаза Негицы, Наталия не знала, что ей ответить. Улыбнувшись, Негица раз и навсегда прекратила дискуссию и оставалась рядом с ними все то страшное время, жалея Наталию, а еще больше, чем Наталию, Стевана, за чьими разговорами с душами, которые видел и слышал только он один, она следила с ужасом в сердце, не понимая, что же такое пережил этот красивый, воспитанный господин, раз так самоубийственно относится к себе, как проклятие умножая в себе души.

Появление каждой новой души Стевана Наталия Арацки связывала с его новой супружеской изменой, не принимая объяснения мужа, что когда речь идет о женщинах, мужчина просто не в состоянии управлять своими поступками. Траектории звезд при его рождении пересеклись в созвездии Скорпиона, зодиаке страсти и славы в любви и на поле боя, в силу чего он не в состоянии устоять ни перед одной женщиной, а то, что за зараза эти женщины и каково влияние Скорпиона на любовное безумие, хорошо известно.

Поэтому зал суда в те дни, когда процесс вел Стеван Арацки, был заполнен дамами всех возрастов и родов занятий, и независимо от того, рассматривалось ли отцеубийство, картежные долги, детоубийство, незаконное присвоение части чужой земли, кража петуха, убийство из ревности в состоянии аффекта, женщины толпились у входа, чтобы увидеть и услышать, как будет судить и какое решение примет судья Стеван Арацки.

Свернувшись на руках у матери, Данило, хотя и совсем маленький, чувствовал, как дрожит Наталия от любви и ненависти, перемешанных в ней, как соль и уксус. Временами она и сама переставала различать, какое из этих двух чувств берет в ней верх, но тем не менее продолжала регулярно ходить на заседания, которые вел Стеван, шокированная и женским массовым психозом, и собственной непоследовательностью – перед горящей лампадой она каждый вечер зарекалась, что в зале суда ее больше не увидят, но потом все-таки входила туда среди первых, презирая и себя, и окружающих женщин: чиновниц, учительниц, медицинских сестер, домохозяек, девушек, девочек и даже дам зрелого возраста.

После очередного заседания она стонала во сне, однако с ее губ не сорвалось ни единого слова укора или ревности.

– Суд как суд! – отвечала она, когда Стеван спрашивал ее, что она думает об обвиняемом, о наказании или оправдании.

Рыжик смутно понимал, что на самом деле отец задает вопросы о себе, о восхищении присутствовавших. То, что Наталия избегала хоть одним словом отдать должное его таланту, было своего рода местью, которую Данило ни тогда, ни позже понять не мог.

А война уже почти стучалась в двери, хотя все говорили, что войны не будет. Хватит с них войн. В последней, большой, войне погибла треть населения. Кому она нужна, эта война? Наталия утешала себя мыслью, что хотя бы на этот раз Арацкие не будут вынуждены погибать: Петр пока еще слишком молод, Лука Арацки – старик, Стеван – судья и, хотя он капитан запаса, сумеет как-нибудь выкрутиться, а Лука считает, что войны не избежать: люди непоправимо глупы… Так он и сказал, а потом первый схватил брошенную в детей ручную гранату и ринулся под танк.

Для того ли, чтобы спасти тех, кому эта граната предназначалась, или чтобы смыть позор с сына Стевана и с Караново – никто точно сказать не мог…

Лишь много позже, на хуторе Арацких, на болоте, в один из трезвых моментов Стеван Арацки понял все величие поступка Луки, и по его щеке первый раз скатилась слеза по отцу, о котором, пока тот был жив, вряд ли он особенно раздумывал. Отец несомненно не был счастлив с Петраной, но он ни разу не произнес ни слова укора и не попытался найти счастье с другой женщиной. Слава имела для него меньшее значение, чем цветок вербены или молодые побеги на дереве грецкого ореха. Что же тогда заставило его умереть смертью солдата на войне, которая подобно чуме распространялась по всей Европе? Как ни старался Стеван, понять он этого не мог. Что полыхнуло в старике – храбрость, жалость, чувство чести, что? Стройный и молчаливый, светловолосый и высокий, Петр был бы вылитый Лука Арацки, но в нем не было той затаенной доброты, которую носил в себе старик. Возможно, из-за поганой крови Петраны, которая текла в жилах Стевана, а через него и Петра, Веты, близнецов и Рыжика. В кого он был рыжим? В семье Арацких, начиная с того предка, который, пустившись в бегство из закарпатских лесов, остановился на берегу мощной паннонской реки, рыжих волос не было ни у кого. Стевана долго мучил вопрос, откуда у Данилы такие волосы? И только прочитав в какой-то книге, что в любом ребенке течет кровь нескольких десятков тысяч предков, он понял, что чистой крови нет – ни русской, ни турецкой, ни венгерской, ни сербской. Гордость чистой кровью Арацких увяла в Стеване навсегда, стоило ему представить себе орды самых разных племен, которые проскакали по Паннонской равнине, убивая и насилуя.

Да и как было сохранить «чистую кровь», если Караново в каждом столетии по нескольку раз разрушали, а потом восстанавливали. Кто может сказать: «Этот ребенок – мое семя»? Разве Михайло, да и он, Стеван, не наплодили чужих детей? Но ни у кого из этих детей не было огненных волос и способности становиться невидимым, как тень, следуя за тем, кого полюбил…

Наталия не следовала ни за кем, Петрана тем более. Они жили сами по себе, в каком-то своем мире, куда никого не допускали, то ли из страха, то ли из гордости – он не знал. Петр и Вета в этом смысле были на них похожи. Они не привязывались ни к вещам, ни к людям, ни к растениям, ни к животным, как Рыжик, за которым, как и за Лукой Арацким, вечно следовали по пятам черепахи, собаки, кошки.

Стеван Арацки одно время считал, что Данило – единственное человеческое существо, у которого под кроватью, когда он спит, дежурят собаки или кошки, а на хуторе среди болот – еж и белый заяц с красными глазами, из-за чего тот отказывался от любого блюда, в котором был хотя бы кусочек мяса.

Там, среди осоки и лягушек, Стеван этого не знал, а если бы и знал, толку ему от этого не было бы никакого. Нужно было прятаться, потому что по болотам бродили остатки всевозможных разбитых военных формирований и убивали каждого встречного…

В частности, это были и всем известные тройки , за собой они оставляли трупы и ужас. Принадлежал ли к одной из них и юродивый Пантелия, Наталия не знала, она старалась об этом не думать, хотя по Караново и соседним селам ходили слухи, что парень с выцветшими волосами, до глаз заросший бородой, с бледно голубыми, как у гусыни, глазами, беспощадно и безо всякого повода убивает всех подряд, но тем, кто случайно забредет на болото, проповедует, что нельзя и пальцем тронуть лягушку или воробья, потому что они тоже «божьи твари».