Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

— Что же они замышляют? — прошептал Набонид.

— Откуда мне знать? Вид у них очень возбужденный. Но сегодня все очень возбужденные; а значит, это ничего не значит. Причина всему — это гспадин Жан, который все время разгуливает по Знойным Холмам.

— Не умничайте, Штобсдел. Вы ничего в этом не смыслите, черт возьми, ничего не смыслите. Что же они замышляют? Что?

Штобсдел пожал плечами, что являлось для него проявлением полного неведения. Затем высморкался. Набонид уже думал о другом.

— А Пьер?

Штобсдел самодовольно улыбнулся.

— Сейчас он как раз читает речь.

— Што-што?!

— Да. Он как раз читает речь в заведении Роскийи, где даже снял для этого зал; это стоит полтюрпина, участие в расходах по организации, как написано на рукописной афише. Вот почему я пришел, потому что подумал, что вы захотите услышать, как гспадин Пьер прочтет речь, а еще потому что удивлялся, что вас, почтенный мэр, там нет. Штоб мне пусто было, какая честь для вас, гспадин Набонид, ведь не так много молодых людей способны прочесть речь, особенно насчет рыб, насколько я понял из его первых слов, но я сейчас как раз вам все это докладываю, поскольку не увидел вас у Роскийи и подумал, что вам будет приятно услышать, что гспадин Пьер общается с массами.

На этом Штобсдел, имеющий вполне обоснованную репутацию идиота, заткнулся.

— Вперед! — скомандовал Набонид.

Он устремился к Роскийи. Он шел задами, за фургонами и стендами, дабы избежать толпы. Ярмарочные собаки набрасывались и лаяли ему в подколенные впадины. Сзади следовал Штобсдел, отгонявший животных пинками и покрикивающий ах вы мерзкие твари! с откровенным негодованием.

Меньше чем за десять минут весь Родимый Город узнал, что Пьер Набонид произнесет речь, и во всех умах, которые Праздник — следуя своему прямому назначению — отвлек от обычной городской жизни, эта новость сразу же пробудила воспоминание о Почетной Стипендии.

В указанный час зал был заполнен до отказа и забит до предела. У дверей стоял хозяин заведения Роскийи и преграждал вход сверхзапланированным слушателям, несмотря на их алкоголистически пылкое возмущение. Среди присутствующих — ни одной женщины и очень мало знатных лиц. Не было ни Поля, ни Жана, зато в первом ряду сидели Роберт и Манюэль.

Ровно в шесть часов появился оратор. Он решительно направился к столу и сразу же заговорил. Все немедленно замолчали.

Первые слова потерялись в глубокой тишине. Что же он такое говорит, этот обалдуй Пьер? Не очень понятно. У Жизни есть два аспекта. Откуда он это взял? Из Чужеземного Города? Уж лучше бы работал, чтобы воздать должное своей Почетной Стипендии. Есть Жизнь на Свету и Жизнь во Мраке, и на Свету она регулируется Страхом, а во Мраке — Счастьем. Вот что он рассказывает. И чего ради в этот Праздничный день он тревожит сограждан, призывая их размышлять о Жизни. Она там, на улице, эта Жизнь, со своими качелями, алкогольными напитками и ярмарочными уродцами.

Ах, вот оно что: он полагает, что его не поняли. И до чего же настырным он стал после своих путешествий. Ладно: пускай объяснит на примерах. Все равно хуже от этого не будет, поскольку вообще не очень понятно, что он такое говорит. Што-што?! Жизнь Эмбриона? Ну, как тут удержаться от смеха! И то правда, ежели он сюда пришел рассказывать скабрезности, то, может, стоит остаться и чуток послушать. А он все рассказывает. Рассказывает и, похоже, верит в свои россказни. А теперь он уверяет, что жизнь зачастую тяжела и трудна и никогда не знаешь, что тебя ожидает. Что в жизни есть переживания, и неприятности, и неудачи, и болезни, и утраты. Вследствие чиво у него такая мысль, дескать, было спокойнее, когда все сидели в материнской утробе, все же до чего похабно произносить такие штуки вслух.

Однако какие странные мысли. Можно обойтись и без того, чтобы копаться в извилинах по этому поводу, да и все эти громкие слова означают непонятно что. Вот на что он тратил свое время в Чужеземном Городе. Уж лучше бы выучил их язык. Вот на что потрачены общественные тюрпины, на то, чтобы сыновья мэра могли ворошить в своей голове кучи неприличных мыслей.

Ладно, теперь он заговорил об Океане. Не понятно, в какой связи. Из-за вод. Из-за каких вод? Ах вот как, теперь понятно. Да ведь это же просто мерзость, то, что он рассказывает. О таком нельзя говорить публично. Это гадко, тем более что здесь дети! По этому поводу Спиракуль что-то деликатно прошептал, но его заткнули.

Теперь он собирается говорить о твари еще более противной, чем омар и устрица: о пещерной рыбе. Где он ее выудил; нет, это просто невообразимо!

— А-ка-кой-прок-сэ-тих-пе-щер-ных-рыб? — отчеканил кто-то.

Растянулась обширная тишина. Пьер оглядел присутствующих и высмотрел отца, который только что вошел в сопровождении Штобсдела.

— Ладно, заткнись, — сказал Набонид добродушным тоном.

Затем, повернувшись к слушателям, мэр жизнерадостно возвестил:

— Уважаемые сограждане, благодарю вас за доброжелательное внимание, которое вы соизволили оказать интереснейшим бредням, которые только что наплел мой сын. Надеюсь, они вас позабавили. Они выдают некую наивность, которую, надеюсь, вы простите оратору, учитывая его юный возраст. Спасибо, уважаемые сограждане, еще раз спасибо.

Никто не пошевелился.

Ух ты! Ну и ну, вот дела! В Родимом Городе об этом будут говорить не меньше, чем о ляжках госпожи Мазьё и госпожи Мачут. Осознавая всю серьезность настоящего часа и испытывая гордость от причастности к ключевому моменту истории, слушатели чувствовали, как в их обыденной груди сердце бьется по-праздничному незаурядно.

Никто даже не шевелился.

Штобсдел попытался замять неловкость и робко сказал:

— Ну же, господа, не задерживайтесь!

Никто даже не пошевельнулся.

А он-то чего замолк, этот пентюх?! Это слегка облегчило бы сообщество. А то все чувствовали себя как бы виновными, ну да: как будто и в самом деле виноватыми! В день Праздника все это не очень приятно. Ну и дела, ну и дела! Об этом будут судачить еще очень долго, это уж точно! А может быть, даже сочинят какой-нибудь куплетец под аккомпанемент систров [59] Систр — античный ударный музыкальный инструмент, представляющий собой треугольный металлический прут, увешанный кольцами. , барабанов, флейт и шалопутов. Набонид сделал вид, что уходит, и обратился к Лё Бестолкую:

— Пойдемте, друг мой?

Тут, проявив необычайное мужество, слово взял Спиракуль.

— А нам-то чего уходить? Еще не конец.

— Еще не конец, — подхватил Квостоган.

Этого мнения придерживались и другие. Раздался шепот. Некоторые встали.

— Подождите, подождите! — крикнул Пьер. — Я еще не закончил. Подождите!

— Садитесь, — крикнул кто-то. — Он будет говорить.