Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

Той дорогой не мог не пройти отец, однако не видел я ничего, что могло бы служить подтвержденьем,

До часа восьмого.

Продолжал я идти, с ветром сражаясь, воющим в горной гортани

И с камнями сражаясь, с солнцем сражаясь, со зноем сражаясь.

И лишь к часу восьмому заметил я влажные пятна, что у подножья скалы расходились ручьями.

Ветер знойный уже иссушил эту лужу, в тень ее превратив.

И я понял тогда, что шел верным путем отец, ибо на этом привале мочился

И теперь, задыхаясь, стремился Истока достичь, ибо не было здесь другого пути.

И я знал это, ибо давно эти горы избрал местом своих открытий.

Был уверен в пути своем я, и за шаг свой спокоен, и, почувствовав голод, остановился,

И отведал хлеба, и сыра, и фруктов, красным вином запивая.

«Поль Набонид, ты слышишь меня? Вот я здесь на тропе,

На пути, что скоро меня приведет пред родительский лик,

Пред лик отца моего, которого мы смутили,

И который скрывал эту жизнь, о которой мы знать желали.

Но его мы раскрыли и разгадали,

И теперь я без ненависти догоняю, по знойной горе восходя,

Догоняю того, кого мы без злобы низвергли. И бежит наш отец! Он бежит через горы, за собой увлекая жизнь, что в тайне от нас держал,

Ту секретную жизнь, которую мы предадим свободе, ибо вели себя осторожно, мудро и прозорливо.

Нет: осторожным, мудрым и прозорливым был один ты, а я только грезил,

Мои грезы умелой рукою ты взял и из них сотворил мечту настоящую,

И тогда мой отец город оставил,

Еще ранее в горы я уходил совсем как зверь изнуренный, как истерзанный человек, подобно птице метался,

Уходил я из города и, когда возвращался, отец мой прощал,

Ибо всегда и во всем проявлял ко мне снисхожденье.

Но любовь его настоящую я обнаружил, а из этой мечты его бегство ты заключил,

А из этого бегства отслеживание и погоню я сотворил.

Я лишь грезил».

Так я спел, вина красного выпил и снова пустился в путь,

С ветрами сражаясь, с камнями сражаясь, с солнцем сражаясь.

Оказался в горах Пьер один, и сказал он:

«О, отец мой! Отец, я тебя ненавижу! Отец, я тебя ненавижу безмерно!

Я вознесен по склону горы как утес, перо, что уносит дыхание мести,

Ослеплен я, ибо не ведаю ни пути своего, ни стези.

И дорога моя есть тайна усталому телу, ногам, что шагают к вершинам.

И смерть меня гложет, смерть и желание смерти,

Мой Отец, как хотелось бы мне, чтоб ты умер, да, чтоб ты умер!

Мой Отец, почему ты был таким всемогущим, таким всесильным?

Ведь ты встал на моем пути, а я тебя не увидел.

Ты меня защищал, когда я был еще ребенком, и ты, отец, меня раздавил.

Ты меня поддержал, когда я ходить не умел, и ты, отец, меня так унизил.

Ты меня подводил к порогу мужей, и ты, отец, меня оскопил [67] Отсылка к Ветхому Завету: «Твои руки трудились надо мною, и образовали всего меня кругом, — и Ты губишь меня? Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня? Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня, кожею и плотью одел меня, костями и жилами скрепил меня, жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой?» (Иов. 10, 8–12). .

Ты хотел, чтобы я онемел и истина онемела моя, как я сам,

И в Городе чтобы Родимом, где живущие все по праву — твои, потерянным я себя ощутил.

Моей истины ты не понял, ты меня так унизил.

Моих слов ты не слушал, ты меня раздавил [68] Отсылка к Ветхому Завету: «Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; Был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня, болен и в темнице, и не посетили Меня» (Мф. 25, 42–43). . Всемогущим, всесильным ты в Городе был Родимом, который сжимал в своем кулаке,

Ты был первым тогда, ты был главным тогда, и все горожане лизали подошвы твоих сапог, Когда ты вещал, пред тобой эти люди склонялись до самой земли,

И весь Город Родимый поддерживал силу и славу твою.

Даже ненависть редких, даже ненависть редких мощь твою укрепляла!

Да, ты был мне отцом, говорил ты, что хочешь чтоб стал я мужчиной,

Но воистину, да, мой отец, воистину ты хотел, чтобы я стал безвольным,

А я верил всему, что ты говорил, наставник, начальник, законодатель и повелитель,

Но когда захотел я открыть тебе тайну двойную Жизни,

И напомнить тебе о судьбществовании и условиях рыбьих,

Надо мною ты насмеялся, склонил мою голову смехом громоподобным.

И когда захотел я другим приоткрыть тайну двойную Жизни,

Напомнить и им о судьбществовании и условиях рыбьих,

Язык мой ты вырвал и бросил свиньям, которые поклоняться тебе готовы.

Причинил ты мне столько страданий, ты, властью своей предрешавший замужество каждой девицы Города,

Уничтоживший больше богатств, чем все остальные, ты, торжествующий и над друзьями, и над врагами,

Причинил ты мне столько страданий, ты, Набонид Великий, отец мой, но ты не сумел меня покорить.

Ты меня измельчал, дробил с такой силой, словно желал субществованье мое прекратить,

Да, ты вырвать хотел из струпществованья сутьществованье сути моей,

Да, ты был всемогущим, всесильным,

И ты думал, что против тебя сделать я не могу ничего и не смогу никогда,

И я тоже так думал.

И должен был правду свою скрывать из-за твоей громогласной глотки!

О, как я тебя ненавижу! Отец Набонид, о Великий! Безголовая грузная туша! Твоя мощь шимпанзе и душонка мартышки, Ты — вонючий козел, одряхлевший навозный слон, жаба, жрущая нечистоты,

Колченогий бычище, заговнившийся овен, торфяной паразит!

Упивался ты гноем из раны моей, гигантский пузатый червь,

Чтоб ты сдох! чтоб ты сдох! ты, желавший меня обессловить! Ты, желавший меня оскопить!

Чтоб ты сдох! Как хотелось бы мне прорвать твое мощное сильное брюхо,

Мой родитель, и вырвать из чрева кишки, и разбросать их, чтобы сушились на скалах,

Чтобы хищные птицы слетались терзать твое бескровное сердце, твою печень,

Те красивые хищные птицы, которых ты с радостью убивал,

Ты, которого я ненавижу, ты, который меня унижал,

Так, что душу мою изъело До смерти».

И отделил Набонид свою дочь от мира, и обустроил судьбу ей счастливую

Там, наверху, в предгорье на пределе травы и камней

В мельнице одинокой, которую все полагали заброшенной быть.

Отделил он безумную тайную дочь [69] По словам самого Кено («Дневники», с. 626), образ скрываемой дочери перекликается с темой героини А. Жида «Заключенная из Пуатье» (1930), которая описывает место своего заключения как «славную дорогую глубину мельницы». , которую больше всего на свете любил,

И сокрыл ее от людей и обрек на счастье.

Там, в протухшем приюте, на самом верху мельничной башни она счастливой жила и только его любила.

Горожане Родимого Города над безумной не насмехались и над вещею речью ее не смеялись, Ибо пророчествовала она.