Эйнар Карасон - Шторм

Мне было стыдно перед издательством за то, что привел к ним Шторма, но теперь я испытал еще более сильные угрызения совести перед его семьей. Все это казалось мне невыносимым. Я так скучал по светлым временам в Оденсе.

Наконец начали приходить выплаты от Стефании — ссуда, которую она получила на покупку квартиры. Потом отовсюду стали громко требовать денег, которые я якобы должен. Я был вынужден платить датским идиотам, требовавшим проценты по кредитам; эти бандитские фирмы наняли самых знаменитых налоговых юристов в Исландии, чтобы меня преследовать. И суммы, которые я задолжал за мебель и бытовые приборы, тут же не просто увеличились, они выросли в два или три раза. И большая часть денег потекла этим юристам в карманы! Какие бандиты и скряги! Подобное ростовщичество настолько унизительно, что, по-моему, кто-то должен взяться и изучить, насколько это все вообще законно. В качестве примера могу упомянуть, что сам я ходил к юристу раза три, мне его посоветовали, хотел проконсультироваться, насколько законно требование издательства, чтобы большую часть своего гонорара я перечислял на разные добрые дела для пьяниц и бомжей. И не получил от этого доброго человека ответа: он посчитал, что проблемы нет и ничто не мешает пренебречь издательским требованием, это твои деньги, и будь спокоен, дорогой друг! И что из того? Ничего! Нет, не правда, за эти посещения я получил от юриста головокружительный счет. Но ничего — вы уж поверьте: ничего, ни кроны себе в плюс.

Потом пошли счета по кредитной карте, разумеется, поездка во Флориду, кроме того, я дважды смотался в Лондон вместе с Иси и его партнером, в «театральные поездки» — я постарался, конечно, максимально избегать театров. И это все прибавилось к неоплаченным счетам. Еще я был вынужден заплатить взносы за квартиру за несколько первых месяцев; я конечно же посчитал, что все эти разговоры о рассрочке — чистая проформа, понял мэра так, что он дарит мне квартиру, однако какие-то чиновники из его администрации повзбесились и начали угрожать выселить нас за неуплату. Вероятно, надо будет сходить и еще разок поговорить с мэром. Я мог бы, например, указать ему, что стыдно угрожать выставить нас за дверь, ведь совершенно очевидно, что мы практически восстановили дом из руин. Мы получили от города хибару, а теперь здесь все тип-топ. Все новенькое, даже двери, которые Бык и Норна упорно называют «дверья». Все стало даже слишком красиво, потому что этот идиот Бык с сыном сделали намного больше, чем я их просил. Они водили электриков и плотников, каменщиков и обойщиков, делать то, что они, водопроводчики, сами не умеют; я решил, что это их знакомые, оказывают, так сказать, дружескую услугу, в обмен на то, что те проложат им какие-нибудь трубы. Но все оказалось не так, начали приходить головокружительные счета, учитывающие все до мельчайших подробностей, включая налог на добавленную стоимость и прочие навороты, — и будьте любезны заплатить. Но это все подождет, как и счета за хлам из строймагазина; у меня нет почти ни кроны. А в барах все по-прежнему верят, что я миллионер, раз уж моя пьеса пользуется успехом; Иси иногда рассказывает, какие неплохие деньги мы получили за прошедший месяц, поскольку он получает столько же, сколько должен был получать и я, — он-то считает, что я эти деньги получаю, но я же не могу объяснить ни ему, ни кому-то другому, как в действительности обстоит дело. Однако поскольку наши финансовые дела так хороши, мы дважды смотались в Лондон, жили там в роскошных отелях, посещали дорогие рестораны, где пили благородные вина по выбору Иси — и произносили тосты за наше благополучие и высокие доходы. Полный идиотизм. Я перестал спать по ночам. У меня никогда не было такого стресса. А скоро еще предстоит начать выплаты по ссуде, которую взяла Стеффа. И жизнь становится все дороже…

Я давно думал собрать нашу старую компанию. Прежде мы были добрыми друзьями, «Маленький контрреволюционный союз», так мы иногда в шутку называли свою тусовку, но затем наша дружба вдруг расклеилась, как это бывает даже у самых близких друзей, особенно у людей творческих; я имею в виду Леннона и Маккартни, которые ссорились как кошка с собакой, или Джаггера и Ричардса. Сыграло свою роль и то, что в Дании Шторм оказался в когтях коммунистического отродья и скандалистов, но он в конце концов, познав всех и вся, нашел свой собственный путь, написал о том сброде, среди которого рос, и хотя у меня самые разные мысли по поводу его книги и сам бы я написал ее совершенно иначе, многое у Шторма отражено намного лучше, чем у всех этих ужасных посредственных тупиц, так называемых авторов современных исландских романов. Так что я стал всех обзванивать; первым делом заручился, что придет Колбейн, он не только ключевая фигура, но и, пожалуй, самый злопамятный из нас, самый непреклонный. Чтобы заполучить его согласие, пришлось пуститься в долгие уговоры. Сначала он приходить не хотел, потому что держал обиду на Шторма. Потом потребовал, чтобы по крайней мере не было «этого гомика». Однако наконец вроде бы позволил себя уговорить. С Солмундом проблем было намного меньше, я знал, что он придет, если будет Колбейн; с Солмундом одно плохо — он только недавно завязал и теперь нервничал при виде спиртного. А вот с Иси и Штормом оказалось совсем нетрудно, они лишь спросили, когда приходить.

И все пришли с какими-то напитками в пакетах — был субботний вечер, сначала я показал им квартиру, купленную относительно недавно, и все прошло хорошо, я, конечно, боялся, что сначала разговоры будут сдержанными — мы ведь давно не виделись — или что даже возникнет напряженная атмосфера, но все было на удивление мило. Колбейн, правда, вначале был молчалив, он сам не пьет и, когда пьют другие, предпочитает слушать, это его стиль, однако потом ребята разговорились и очень оживились.

Странно, но я почему-то думал, что Шторм стал ужасно надутым, может, даже боялся этого и готовился к тому, что придется вернуть его на землю; он ведь не единственный, кто написал книгу, — к тому же это вовсе не шедевр, по-моему, ей до этого очень далеко. Однако он показался мне каким-то маленьким и нерешительным, даже испуганным. Этого я не ожидал: в былые дни он, несмотря ни на что, всегда производил впечатление человека спокойного, холодного и уверенного в себе и в жизни, хотя ничем не мог похвастаться и ни к чему не стремился. Нигде не учился, планов у него не было, зато всегда что-то плескалось в стакане, он завел жену и детей, ничего не имея за душой, жил в подвале у бабушки или у свояков, нигде не работал, даже не торчал на вахте на каком-нибудь складе или в психушке, — но теперь, когда у него все было на мази, написал известную книгу, театр даже ставит по ней пьесу, выкупил дом своего детства, привел все в идеальный порядок, насколько я понимаю, и при этом такой беспокойный и нервный. Глаза красные, вымученная улыбка. Я его не узнавал. Он в основном молчал. Но вечером или даже скорее ночью Шторм разговорился и поведал нам ужасные вещи. О том, как с ним обошлось издательство. Ему, оказывается, ничего не заплатили! Похоже, они в свое время приняли его рукопись с условием, что весь его гонорар пойдет на благотворительность. На мой взгляд, можно понять, когда авторы бестселлеров отчисляют какую-то часть своих гонораров, скажем, десять процентов, на добрые дела, но самый обыкновенный исландский нищий, выпустивший первую книгу, — у него же нет денег на такие глупости. «Почему ты мне ничего не говорил, Эйвинд?» — причитал Иси. Нам с Солмундом стало интересно, обращался ли он к юристам, наверняка ведь обращался, но они ничего не смогли поделать. У него нет ни кроны! А Колбейн сказал, что его это не удивляет. В этом издательстве сидят чертовы коммунисты. Например, Йон Безродный, который наверняка заправлял всей этой историей; это же он в течение пятнадцати или двадцати лет зазывал всяческих коммунистов в «Народную волю» и другие подобные газеты. И вот что характерно для этого коммунистического сброда: они всегда выставляли себя большими друзьями бедных и сирых и говорили, что давать деньги таким людям — это справедливо и в духе социализма, только делать это должен кто-то другой! Мы спросили Шторма, передают ли Йон и вся эта братия свою зарплату пьяницам в вытрезвитель. На что Шторм лишь рассмеялся. Догадайтесь с трех раз! Колбейн сказал, что таких людей вешать надо. Это, собственно, и было бы задачей «Маленького контрреволюционного союза». Такой сброд не понимает ничего, кроме силы. Хотя, конечно, в отличие от Шторма, всерьез он так не думал…