Александр Окунь - Камов и Каминка

— А где мы? — робко спросил художник Каминка.

— Завтра, — сказал Бенвенутто. — Завтра. Покойной ночи.

— Спасибо, — пискнул ему вслед художник Каминка. Дверь захлопнулась.

Какое-то время они стояли молча, потом художник Камов прислонил к шкафу лыжи, снял ушанку, стянул ватник, повесил их на вешалку у двери, взял кувшин и пригубил.

— Кажется, кьянти, — неуверенно сказал он после некоторого раздумья. — Налить?

Художник Каминка кивнул. Струя темно-красной жидкости ударила в дно бокала и вспенилась у краев фиолетовым кружевом. Художник Каминка поднял бокал, принюхался, неуверенно сделал глоток и улыбнулся: это было здоровое, прямое, честное, солнечное вино. Он удовлетворенно почмокал, поглядел бокал на свет, опять понюхал, прополоскал рот вином и проглотил.

— Пожалуй, кьянти.

Некоторое время они сидели молча. Первым молчание прервал художник Камов.

— Ты заметил, что здесь нигде нет окон? И еще, этот Бенвенутто… — Он замолчал и спустя несколько мгновений прошептал: — Тени-то у него нет, и в зеркале он не отражается, я специально посмотрел…

Художник Каминка поежился и промолчал.

Ночью художника Каминку мучили кошмары.

Что снилось художнику Камову, мы не знаем, судя по улыбке, прячущейся в густой седой растительности его лица, — нечто приятное. Но что бы оно ему ни снилось, сон этот был бесцеремонно прерван громким, с наигранным, возмущением интонирующим слова баритоном:

— Нет, братцы, да сколько же можно дрыхнуть? Я уже третий раз заглядываю. А вы тут ну прямо, ха-ха, словно мертвые.

От бесцеремонного смеха художник Каминка открыл глаза: посреди комнаты, раскинув обтянутые тельняшкой руки, стоял Саша Арефьев.

— Крестишься? — засмеялся он, глядя на побледневшего художника Камова, привставшего на постели. — Не бойся, Мишка! На, потрогай! — И, подскочив, заключил художника Камова в объятия.

Разбуженный художник Каминка предпринял ряд мер, которые, как ему представлялось, нужно совершить человеку, чей рассудок отказывается ему служить. Сперва он зажмурил глаза, но когда открыл их, видение не исчезло, Напротив, очевидно, довольное произведенным эффектом, оно радостно стучало по спине и раскачивало, словно тряпичную куклу, болтавшегося в его руках художника Камова.

Тогда художник Каминка обеими руками дернул себя за волосы. Судя по выражению лица и какому-то количеству волос, оставшихся в его руках, боль он почувствовал, и довольно сильную, но на одетого в тельняшку призрака это никакого впечатления не произвело. Более того, оставив в покое художника Камова, он бросился к художнику Каминке и заключил его в объятия такой силы, что художник Каминка поперхнулся набранным в легкие воздухом и закашлялся. Отпустив трясущегося от кашля и страха художника Каминку, видение плюхнулось на стул, плеснуло в стакан вино из кувшина, долило до краев водой и, отхлебнув половину, пожаловалось:

— Ничего поделать не могу. Как привык тогда разбавлять, так и продолжаю. Художник Каминка повернулся к сидевшему на постели художнику Камову и тихо спросил:

— Мишечка, скажи, ты видишь то же, что и я? — Художник Камов молча кивнул. — Это я в том смысле, что ты тоже видишь покойного Сашу Арефьева? — Художник Камов опять кивнул. — Но ведь не можем же мы оба сойти с ума одинаково?

— Наверное, нет, — просипел художник Камов, потряс головой и осторожно спросил:

— Apex, это ты?

— Я — Леонид Ильич Брежнев, — рокотнул человек в тельняшке и насупил брови.

Художник Каминка вылез из постели и, как был в трусах, пошлепал по полу босыми ногами. Подойдя к Арефьеву, он вгляделся в его лицо и сказал:

В самом деле… И не изменился ничуть…

— Я это, — Apex погладил себя по пузу, — а чего мне меняться. Вот вы… — Он критически осмотрел художника Каминку и повернул голову к художнику Камову. — Мишка, ну хватит тебе в постели валяться, давай вставай! Вот вы, ребятки, честно сказать, подсдали. Да. Ты, Мишка, совсем старик, и ты, Сашок, ай-ай-ай, пьешь, наверное? Пьешь, я вижу! А чего? Пока можешь пить, пей на здоровье!

— Так мы. Apex, мы ведь, как бы это сказать, теперь старше тебя, — пролепетал художник Каминка.

— И впрямь! — обрадовался Apex. — То я был старше, а теперь вы старше! Сашок, я же тебя цыпленком знал, а теперь ты лет на пятнадцать меня постарше, вот потеха! Ладно, ребята, давайте мыться и за дело, надо встречу отметить!

— Apex, — извиняющимся голосом промолвил художник Каминка, — я тебя в банке видел, тьфу, в смысле не в банке, а в урне, на Пер-Лашез в Париже. Тебя ведь нету…

— Сашок, ну возьми ты глаза в руки, — возмутился Apex и стукнул себя кулаком в грудь. — А это кто, Пушкин? Опять вы за свое… Ну что значит нету? Понятно, что поначалу непонятно. Но ты успокойся, ничего сложного тут нет. Главное, не бзди. Оно само собой устаканится, вот увидишь. Смекнешь.

Художник Каминка покачал головой и, опасливо косясь на Арефьева, направился в ванную.

— Apex, — сказал художник Камов, — ну хорошо, с этим мы разберемся.

А ты мне вот что скажи: выходит, что мы тоже умерли?

— Господи! — рассердился Арефьев. — В первый раз вижу таких дураков. Мишка, ну ты же умный мужик, вон, гляди, тебе ведь сейчас до смерти в сортир хочется. Правильно?

— Правильно. Понятное дело, простата играет. Годы, они свое берут.

— Ну а теперь ответь: мертвые в сортир ходят?

Художник Камов задумался.

— По идее, не должны вроде.

— Вот-вот. По идее. А идея — уж кому, как не тебе, знать — она первичнее материи. Секешь? Не бзди, сказал же тебе, живой ты. Пока.

— А ты, Apex?

— Я-то? Я как бы мертвый. Но, выходит, не для всех. И не всегда. Да не беспокойся ты, Мишка. Будь проще, поймешь.

Скрипнула дверь ванной, и оттуда появился завернутый в полотенце художник Каминка.

— Ожил? — одобрительно сказал Apex. — Контрастный душ поутру — етическая сила.

Художник Каминка подошел к Ареху.

— Я так счастлив видеть тебя, Apex, — сказал он с нежностью и, застеснявшись собственной сентиментальности, повел глазами по комнате. — Слушай, Apex, а что это, ну вот это все, где мы, где ты сейчас?

— Это, — важно сказал Арефьев, — академия.

— Академия?

— Ага. Академия художеств. Только подпольная или, иначе, катакомбная.

— Господи, а где же она? — ахнул художник Каминка.

— Под рынком Кармель.

— А ты, Apex?

— Я, — гордо приосанясь, сказал Apex, — я здесь профессор. Вот так-то. Ладно, пошли завтракать.

В столовой, кроме троих художников, никого не было.

— Все вкалывают, — объяснил Apex, подтирая куском питы хумус с фулем. — Я, признаться, люблю здесь бывать. Жрачка уж очень толковая, а хумуса такого нигде в мире нет. Так где это я остановился? Ах да… Бенвенутка, да вам это известно, конечно, парень лихой, и кинжал у него не для украшения подвешен. При нужде он и с тремя разберется. А нам неприятности не нужны. Случайному человеку здесь не место, властям про нас знать не нужно. Так что в экстренных случаях на стрелку он выходит.