Эм Вельк - Рассказы (сборник)

— А сам молодой человек ничего об этом не говорил? — спросил дядя Герман, только чтобы что-то сказать.

Барон улыбаясь покачал своей маленькой головой.

— Это поразительно, господин генеалог: происхождение не интересовало молодого человека ни в малейшей степени. Он был жив, был молод, и этого ему вполне хватало. Вещь неслыханная в третьем рейхе, не правда ли? Парень не был также ни угловат, ни резок в движениях, нет, напротив, я уже сказал, что при всей сдержанности он был обходителен со всеми, были ли это его товарищи или наши рабочие. Короче говоря, великолепный образец человеческого рода. Да, и прежде всего голос… — Воспоминания заставили потеплеть голос барона. — Казалось, он внутренне плачет, когда поет. Можете себе это представить? Парень, здоровый, как медведь, и плачет, когда поет. И при этом пел он по-русски. Когда я думаю о том, что… — Барон опять помолчал некоторое время, думая «о том, что». Потом снова заговорил: — Ну вот, и так далее. Моя сестра училась у него русскому языку. Часто они пели, оставшись наедине. Несмотря на всю свою почтительность и сдержанность, пением он преодолел все разделявшие их преграды. Как это могло случиться с таким ребенком, как моя сестра, остается для всех нас, знающих Дитлинду, загадкой. Слава богу, она хоть мне вовремя призналась, и мы ее увезли. Наверное, это было хуже всего. И для нее, и для меня. Ребенка отдали потом в приют. Через два года его усыновили. Мы никогда не стремились узнать — кто. Теперь, к сожалению, знаем. Моя сестра вышла потом замуж за простого немца, фермера из Аргентины. Гнев матери пришлось сносить мне. По сей день. Вот теперь вы знаете все.

Бекер бессмысленно таращился на рассказчика. Но надо же ему было хоть что-то сказать.

— К такому сюрпризу я не был готов, господин барон.

Тот снова усмехнулся:

— Мы тоже, можете мне поверить.

— А этот степной певун?

Дядя Герман счел, что шутливый тон лучше всего позволит не бередить семейную рану.

— Я попросил его обменять. Он ревел, как это говорится, прямо белугой. Они ведь действительно любили друг друга. Больше я о нем ничего не слышал.

Он на мгновение задумался.

— Впрочем, нет. Через несколько лет из России, ам у власти были уже Советы, пришла открытка. На ней были написаны две строчки из русской народной песни и еще несколько слов, но ни имени, ни адреса.

Правду ли рассказал барон? Дядя Герман испытующе поглядел на него. Тот почувствовал недоверие и полез в ящик стола, откуда извлек слегка расплывчатый любительский снимок и передал его посетителю. На фотографии был изображен, с лютней в руках, молодой, симпатичный, русобородый парень, действительно великан, с вьющимися волосами, который пел и в то же время смотрел на что-то приятное, поскольку глаза его светились даже на этом плохом изображении.

— Это она сама его сфотографировала. Я нашел фотографию после ее отъезда и спрятал, чтобы при случае вернуть. Потом, когда она стала ее искать, я оставил ее у себя. Переверните-ка ее.

На оборотной стороне детским почерком было написано: «Мой степной волк!»

Дядя Герман понурил голову. Ее звали Дитлинда, и она любила степного волка, вот откуда появилось такое имя у мальчика — Вольф — от волка, Дитер — от Дитлинды.

— В сущности, все происшедшее не более чем пошленький романс, — продолжал барон, — но все-таки я положил его на музыку. Использовав упомянутые русские народные песни. Хотите послушать?

И он сыграл вещь, в которой обладавший феноменальной немузыкальностью дядя Герман уловил только простую песенку, правда, глубоко его тронувшую. Они распили еще бутылочку бургундского, и дядя Герман простился с бароном в уверенности, что тот отличный парень. Поэтому он пообещал ему со своей стороны быть предельно скромным. Он счел также совершенно необходимым нанести визит вежливости старой ведьме, угрожавшей ему догами, и испросить у нее прощения, однако барон настоятельно отсоветовал ему.

В Магдебурге дядя Герман поведал эту историю господину члену участкового суда и его жене, и они, взвесив все за и против, решили сообщить ее Вольфу Дитеру, надеясь, что открытие пролетарского отца излечит того от аристократического бешенства.

Они не были психологами, ни супруги Бэр, ни дядя Герман, да и тот, с кем они имели дело, был слишком необычен. Вольф Дитер, внимая обстоятельному и несколько смягченному повествованию дяди Германа, все больше впадал в волнение и слушал не очень вдумчиво; он начал расцвечивать свое происхождение фантастическими романтическими событиями и в тот момент, когда рассказчик поверил ему последнюю тайну и сообщил о симпатичном военнопленном и его народных песнях, он вообразил себя сыном русского великого князя.

Тут дядя Герман в гневе ударил наотмашь.

— Да он был бурлаком, дурак ты этакий, или пастухом из… вот именно, из Монголии.

Дядя чувствовал, что это не совсем правда, ну ладно, главное — хорошо примериться и попасть в цель.

Сначала, казалось, Вольф Дитер пошатнулся. Потом засмеялся громко и радостно:

— Вам, мещанским обывателям, этого хотелось бы! Вы отлично придумали! Но вы забыли о голосе крови. Говорите что хотите! Я знаю, чувствую: мой отец, как и мать, был аристократом! Причем очень знатным!

С упрямым ликованием взирал он на обывателя, от удивления потерявшего дар речи.

И с еще большим удивлением дядя Герман вдруг заметил, что гордое молодое лицо, эти теплые карие глаза, красивый тонкий нос, светлая пышная шевелюра, эти чуть выдающиеся скулы и пухлые губы так похожи на мужчину с фотографии, как только может быть похож сын на отца. Лицо его постепенно потемнело, выдавая глубокую печаль, а губы жалобно скривились:

— Во всяком случае отец моего отца был аристократ, владевший огромным поместьем, а большевики во время революции уничтожили и его и всю его собственность. Бедный отец! Когда Германия начнет управлять миром… — Он замолчал, но глаза его грозно засверкали.

Дядя Герман покачал головой, глядя на разгневанного пасынка степей.

— Тебе прямо хоть кол на голове теши. Я видел фотографию твоего отца, он произошел от монголоида. Ты знаешь, что такое монголоид? Это помесь белого с… — Но дядя Герман уже не помнил точно с кем.

Однако Вольфа Дитера было невозможно сбить с его позиций. Он гордо указал на себя:

— Похож я на него?

Дядя Герман понял, что не добьется толку, но попытался нанести еще один удар:

— Именно лицом, дружище!

И тут дядюшка пожалел о своей бесцеремонности, о том, что ради достижения цели отступил от истины; он встал, покачал головой и сказал, скорее себе самому:

— Если бы я был писателем, я бы об этом написал! Только если такое прочтут нацисты, меня упекут в концлагерь за издевательство над родовитыми хранителями германской крови.