Эм Вельк - Рассказы (сборник)

Поскольку Вольф Дитер Бэр, который с тех пор прибавлял к своей фамилии «называемый Вальдхаузен», теперь уже никак не мог представить доказательств об арийском происхождении отца, он был освобожден не только от службы в СС, но даже и от службы в СА [28] Нацистские штурмовые отряды. . Партия тоже отклонила его кандидатуру, так что у него в разговоре с несколькими антинацистски настроенными элементами в деревне даже срывались неодобрительные замечания типа: «Эта братия, которая не может проследить своего происхождения по отцовской линии хотя бы до восемнадцатого века» или: «У других вон ни кожи, ни рожи». (Об этих антифашистских речах вспомнят жители Фюрстенхагена в последующие годы; тогда они приобретут цену.)

Известное удовлетворение несчастный изгой получил, когда его по достижении совершеннолетия спросили, поскольку он приемный ребенок, какую он впредь хочет носить фамилию: своего приемного отца, Бэра, или настоящей матери, Вальдхаузен. Естественно, Вольф Дитер избрал фамилию Вальдхаузен и, конечно, пожелал именоваться барон фон Вальдхаузен, и он был вне себя в равной степени и от ярости, и от печали, когда в суде ему разъяснили, что это невозможно: незамужняя мать-дворянка может передать своему ребенку только фамилию, но не дворянское звание.

— Тогда я отказываюсь от титула барона, — заявил Вольф Дитер после короткого размышления. Нет, частица «фон» от матери-аристократки тоже не может перейти к внебрачному ребенку.

— Это несправедливость, совершаемая государством по отношению к беззащитным детям, — взорвался Вольф Дитер. — Вы вон кричите и пишете о защите незамужних немецких матерей, о том, что их дети имеют в новом государстве равные права с законнорожденными, а на самом деле обманываете матерей и детей!

Служащий участкового суда решительно призвал беззащитного ребенка к порядку, и делать это пришлось не один раз, пока Вольф Дитер не понял, что и с обычным дворянством ничего не выйдет. В знак протеста против установлений третьего рейха Вольф Дитер хотел уж было в гневе вернуться опять к простой фамилии Бэр, но тут сообразил, что изменение фамилии по крайней мере освободит его от подозрений в расовой неполноценности, и он принял фамилию Вальдхаузен без аристократических приставок.

Однако в собственных глазах и в глазах крестьян он остался господином фон Вальдхаузеном, и не одни только молоденькие девушки и женщины Фюрстенхагена поверили, что он лишь жертва этих чиновных индюков и выскочек нацистской партии, преследовавших его, настоящего немецкого дворянина, из зависти. Возможно он тогда угодил бы в конце концов в гестапо, во всяком случае районный руководитель после многочисленных предупреждений своего шефа, господина землевладельца Крюгера, сделал уже замечание в таком духе, но тут Вольфа Дитера забрали в армию. Вольф Дитер стал солдатом. Обычным солдатом, пехотинцем; в этом печальном государстве не было даже одногодичников-добровольцев.

Так вот, а потом Гитлер и вовсе перечеркнул личную жизнь молодого человека, развязав войну. Господин фюрер напыжился, уподобившись спутнику бурелюбивого Борея, набрал воздуха до отказа, раздув щеки, и выпустил с такой силой его, что миллионы солдат подняло и разметало по всем странам света. Пролетев над морями, над лесами, солдаты врезались где-то вдали от родины в горные кряжи или увязли в зыбучих песках, тут их покатило назад в Германию, и даже дальше — за Германию, в разных направлениях. Спустя шесть лет они опять очутились на родине: их, вместе с гражданским населением, погребли развалины фабрик, городов и сел, под которыми оказались скрыты также трупы покончивших с собой и следы сбежавших, некогда толстощеких, раздувателей бури. Некоторые солдаты поднялись снова, оборванные и грязные, хромые и больные, потерявшие прежние тела и души, и, шатаясь, двинулись по бесконечным дорогам к родным нивам. Но родины больше не было.

Среди возвращавшихся домой летом тысяча девятьсот сорок пятого года был также Вольф Дитер Вальдхаузен. Дома в разрушенном Магдебурге уже не было, а название родового имения там, в Тюрингии, он забыл. Да и стучаться туда вряд ли следовало, неизвестно, кто там теперь обитает. Но Галле еще существовал. И дядя Герман тоже. Хотя он и превратился в усталого, дряхлого, беспомощного старика, оплакивавшего героическую смерть обоих шумных сыновей и печальную кончину своей тихой супруги, но его скорбные речи об усопших начинавшиеся негромко, всегда переходили в страшные проклятия в адрес Гитлера и его сподвижников. Ему понравилось, что Вольф Дитер так убежденно вторит его проклятиям. Пусть остается, сколько хочет. Родители? Да, они живут сейчас в Штральзунде, дела у них идут сносно. Они, конечно, все потеряли, но, поскольку господин член участкового суда всегда был противником нацизма, оккупационные власти дали ему хорошее место.

Вольф Дитер написал домой теплое письмо, в котором извещал о своем скором прибытии; при этом он вовсе не кривил душой: у него становилось тепло на сердце, когда он вспоминал о матери. Но он все-таки задержался на две недели в Галле: его не отпускал осиротевший дядя Герман; и, уезжая, Вольф Дитер был выбрит, чист, одет в хороший костюм одного из сыновей дяди Германа, в руке его был чемодан, а в сердце — самые лучшие надежды на встречу с родиной и юношеская вера в себя.

Первую половину своего путешествия он проделал на крыше вагона, так переполнен был поезд. Затем ему удалось под аккомпанемент бессвязных протестующих Криков женщин втиснуться на открытую платформу, и он очутился меж двух ругавшихся пассажиров, отложивших на несколько минут взаимные обвинения в краже и объединившихся против новичка, угрожая ему рукоприкладством. Чистый господин в приличном костюме подействовал на них, оборванных и грязных, как красная тряпка на быка, а еще большую ярость вызвала его радостная физиономия, которую ни разу не омрачили раздражение или гнев, когда они награждали его такими ругательствами, как «спекулянт», «симулянт», «нацистский главарь» и прочими словами. В конце концов их обезоружило или это радостное лицо, либо сильное тело, облаченное в костюм. Очень скоро они опять обратились к физическому и словесному выяснению собственных отношений, а так как им пришлось наверстывать упущенное, то на Вольфа Дитера они перестали обращать внимание.

Их мелкая личная беда и склока застилала им глаза, и они не замечали всего, что видел подсевший к ним пассажир, когда поезд пересекал шоссе и проселочные дороги: немецкое несчастье с тачками и тележками все еще движется в неизвестность; не замечали они и безутешных пустых полей и выгонов. Не замечали, как зеленеют поля и голубеет небо, смеется солнце, и не увидели даже, что поезд остановился у маленькой станции с названием «Розенфельд», написанным на облупившейся, некогда белой доске, где на перроне стояли, взявшись за руки, две молоденькие хорошенькие девушки, бросавшие взгляды вдоль поезда.