Ильма Ракуза - Мера моря. Пассажи памяти

Бывают моря и без островов. Черное. Каспийское. Странные, маленькие моря, которые не впечатляют меня ничем, кроме их названий. Но я удивляюсь близости гор: растрескавшийся коричневый почти соприкасается с голубым. И мне представляются луга и овцы, ущелья и скалы, и осыпи без конца, и зубцы гор со снегом, который не тает даже летом. Ручейки бегут в долину. Опрометью. Вниз, в море.

Море чернильное, изумрудное, небесно-голубое. В атласе оно меняет цвет в зависимости от глубины от почти белого до холодного синего, образует облака, пузыри, усеянные крохотными цифрами. Они указывают глубину, глубину моря. Я вижу, что моря по глубине могут быть такими же, какими по высоте могут быть горы: свыше восьми тысяч метров. И у меня снова начинает кружиться голова.

Спи уже, говорит Мартин.

Но я не могу оторваться.

Мой глаз скачет по физической карте мира. Внизу глетчерные льды Антарктики, чьи глыбы образуют лохматую кайму, белую на синем. Наверху арктический лед и острие Гренландии. Приплюснутые полюса, и Европа как клякса, и даже по цвету не выделяется, в то время как Африка изобилует пустынно-бежевым, с темно-зеленым центром. О расстояниях я думать не хочу. Один сантиметр, говорит карта, соответствует семистам пятидесяти километрам. Цифры абстрактны, они оставляют меня равнодушными. Швейцария меньше кончика моего пальца.

С этим засыпаешь. Чтобы во сне грезить о путешествиях на кораблях или на лошадях по пустыне, и об огромном звездном небе. С Орионом и лунным серпом.

И сегодня я с тем же восхищением склоняюсь над атласами, дорожными картами, планами городов. Из зеленой штриховки припятских болот, голубых лент Днестра и Буга у меня рождается ландшафт до ландшафта, со своими координатами, формами, цветами. Услышанное начинает звучать мифически (прародина славян и т. д.), и названия вроде Галич, Броды, Дрогобыч начинают рассказывать, словно достаточно просто назвать их по имени. Что я потом по-настоящему ( по-настоящему ) вижу, оказывается своего рода дежавю: березовые леса, взъерошенные берега рек, галицкое холмогорье. Крестьянские хаты, окруженные огородами и прудами, где плавают гуси. Церкви с луковками-куполами, рядом кладбища. Новы только запахи. И всегда поразителен человек в ландшафте.

Таким человеком являюсь и я. Уязвима в пути, в этом спотыкающемся скором «Москва-Черновцы». Да, я сижу на потрепанном сидении, обитом искусственной кожей, вытираю бумажной салфеткой многодневную пыль на спинке сиденья. Поезд дергается, останавливается, потом снова продолжает движение. Предлагают чай (не из самовара), окна тусклые от грязи и в туалете неприятный сквозняк. Снаружи тот воображаемый ландшафт. Но с крестьянками в поле, они обрабатывают его вручную. Нигде не видно никакой сельскохозяйственной техники. Вновь вступает в игру время, оно качается туда-сюда, вперед и назад. Такое путешествие во времени атлас не мог мне подарить. Как и едкий дым горящей картофельной ботвы, которую сжигают по осени.

Когда мы прибываем в Черновцы, из громкоговорителя роскошного здания вокзала в имперском стиле доносится русская маршевая музыка, как в дремучие советские времена. Антураж и суть в вопиющем противоречии. О гетто лучше и не вспоминать. Крутые улицы кажутся пустыми.

Разбитый асфальт, ходить трудно.

Путешествие причиняет боль, об этом атлас умалчивает. Путешествие – это физическое и – как в Черновцах – душевное напряжение. Потому что сталкиваются окаменевшая история и настоящее, воображаемое прошлое и печальная реальность. Между ними нет ничего.

В географических картах время не отражается. Я считываю модель, считываю структуры, выразительные в своей сжатости. Пронзительные в своей наглядности. Я принимаю эту эссенцию до всякого (физического) опыта. Расширяя пространство в квадрате плана. В нежном пуантилизме атласа.

Пройти путь ногами – это нечто другое.

Но проникновенность, проникновенность разговора с книгой – в царстве expanded minds – просто незаменима.

Папа кладет газету на колени, поднимает глаза и говорит: летом мы поедем в Градо, на море.

Я вне себя от радости: когда?

В июле, говорит отец.

А как?

Что ты имеешь в виду? – спрашивает отец.

На машине, я знаю. Но каким путем?

Папа смеется. Он знает мою одержимость географией. Каким путем – мы обсудим вместе, – говорит он. А ты посмотришь карту.

Недолго думая, я приношу свой атлас и начинаю пальцем нащупывать дорогу. Вот, так, чем сложнее, тем лучше. Поскольку пять перевалов лучше, чем один, мы отправимся в Южный Тироль, оттуда горами во Фриули и дальше в сторону моря. Доломиты, читаю я между делом, кто-то мне рассказывал о Доломитах. Опять обещание в слове.

Маршрут с пятью перевалами недолго остается моей тайной. Папе нужно знать то, что знаю я. И однажды после обеда я кладу ему на колени атлас: вот так, потом сюда, потом сюда и вот в Удине, и дальше, все очень быстро. Быстро, конечно, не получится, смеется он, но мы поедем так. Это ты замечательно придумала.

Я вся в предвкушении. Состояние сумасшедшее, озорное. Мыслями уже не здесь, но еще и не там. Они меняют направление как раскатывающиеся бильярдные шары. Мне часто приходится мигать, тереть голову, чтобы вернуть ее на место.

Тонкая нервная организация, переживает мама. Вечно ты все доводишь до крайности и даже дальше.

Вот приготовлены тетрадь, ручка и маленький коричневый рюкзак. И купальные трусы, и белая шляпа от солнца. Потом я добавляю красные сандалии. Собственно говоря, я уже готова к поездке. Готова-то готова, но, конечно, не окончательно. Нужно еще кое-что. Во второй половине дня в среду, когда в школе нет занятий, мы с мамой на одиннадцатом трамвае едем в «Гассман». Мне нужно купить практичную одежду в дорогу. Это матросская блуза, но не бело-синяя, а темно-красная, в клетку, и к ней короткие штаны в тон, доходящие до середины икры. Покупка совершается быстро, потому что я знаю, что мне нравится. И могу убедить в этом маму. Мы редко спорим, а если и спорим, то недолго. Я стесняюсь в магазине, не хочу препираться с ней по-венгерски. Ругательное «цыгане» звучит у меня в ушах. В нем крики, жестикуляция, несдержанность в манерах. У блузы по вырезу есть проушины, в которые продета желтая тесьма. С ее помощью воротник можно поднять или опустить.

Теперь я, наконец, готова к поездке. Считаю часы, меня лихорадит от нетерпения, как молодую лошадь. А вдруг я сверну себе шею? Таким вопросом я не задаюсь, это неважно, главное, вперед, главное, быстрее, это главное. Я так выматываю себя к дню отъезда, что без сил падаю на сиденье машины и уже через полчаса засыпаю. Глупо так, непростительно.