Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак

Но этот творческий господин совсем за рамки дернулся. Топить его в радости я не собирался. К тому же он стал неадекватно размахивать руками, выкрикивать нэймы каких-то распиаренных древних художников и непризнанных мазил вместе с ругательствами к столь несправедливому по отношению к ним и к нему миру.

Впрочем, нужно же было мне хоть с кем-то начинать общаться, верно? Мы договорились с ним встретиться позже. «Радости тебе будет, хоть лопни». Сказал, тороплюсь, мол, жестоко и опаздываю неслабо.

Я ничего больше не хотел и не мог. В метро и хоть сейчас спать. Утро вечера мудренее.

Еще пока плелся услышал краем уха самые настоящие стихи. Они так неожиданно на меня обрушились, что я снова удивился. Ладно, рифмованную фигню можно и послушать. Тем более в Большом Городе. И на Набате.

Там их какой-то грязный стихотвортыш как раз и зачитывал громогласно целой толпе особей. С чувством таким особенным декламировал. А я мимо, значит, проплываю.

— БольшГор! Коммеры, торжествуя, на карах обновляют путь, а их шалавы, экс почуя, уж зябнут рядом как-нибудь, — закончил рифмопертыш и паузу держит.

Особи на всякий случай зааплодировали.

Сквозь пелену мне еще стукнуло в голову, что мне по малости что-то подобное долдонили, чтоб научить уму-разуму. Впрочем, всякое бывает. Может опять постсвечение. Уж наверняка всполохи этого дерьмового эксидного отходнячка.

Я был весьма рад оказаться рядом со столькими творческими личностями. Однако стоило поторапливаться и домой. Мало ли что могут придумать против меня «чужие», когда начнет темнеть. Человек — это всегда сволочь.

С этими подозрительными мыслишками я и бухнулся в темную скользкую яму, где длинная гремящая гусеница опять поволокла меня в подземелье к гоблинам.

Когда я выкарабкался от гоблинов на своей станции, я был настолько разбит, что малость перетрухнул.

Встал и замер.

Ни слова лишнего. Ни движения. Ни вздоха.

Только красная жидкость внутри меня сообщала своим передвижением в организме, что я еще жив. Я даже моментально представил себе, как особи совещаются где-нибудь неподалеку, как бы меня прищучить.

Все окружающее раздавило меня. Казалось, еще немного, и начнут отваливаться мои собственные куски и разбредаться сами по себе в разные стороны. А может, я прямо сейчас исчезну? Распадусь на атомы, молекулы, дольки мозга, кончики когтей и кровяные шарики?

Это было бы совсем некстати.

Чтобы собратья с силами, а заодно и собрать предполагаемого себя обратно, решил сосредоточиться на какой-нибудь легкой тупой разводке.

А вот и реклама! Не зря ее здесь понавешали.

Это мне вполне подойдет.

Лукаю — гигантское изображение красивейшей тинушки. А какой цвет и линии лица, а прямо-таки ощутимая котовская фация. Наверное, она сошла на этот рекламный щит прямо с холстов Ренессанса. (Это меня уже, как понимаете, после прослушки Романа на Набате подшторило).

Я был вознагражден за все заморочки. Она смотрела на меня как живая. Даже, казалось, подмигивала. И слоган на щите: «Я люблю тебя». Признаюсь, тема неплохая и весьма приятная. Как же это в мэрии прознали, что я окажусь именно в этом месте и портрет для меня выставили? Ладно, раз уж пошла такая пьянка, я тоже ее без колебаниий полюблю. Какая уж тут щепетильность… Такая любовь мне, ясный пень, в тему. Любовь-то для чего нужна? Правильно, чтобы вываливать на другого свои подлости. А уж такой красивенькому тинэйджеру я вывалю все свои гадости и подлости на полную катушку.

Я разом приободрился, задрожал от возбуждения и поспешил поближе к плакату, чтобы рассмотреть ее в упор, а заодно залукнуть тот адресок, по которому она, эта тина неслабая, меня поджидает. «Наверняка ведь там оставили какой-либо секретный слив и наводняк, которые только я и пойму», — думалось мне в горячке.

Стал активно скоблить углы плаката, чтоб выяснить какой же это художник грамотный написал такое чудо из чудес. Но это была фальшивка, репродукция… И где же, черт побери, адресок? К тому же я заметил, что мой распрекраснейший потенциальный герлфренд, не успев со мной зазнакомиться, уже начал мне по полной изменять. Представляете? Теперь она смотрела уже не на меня, а на тех горланящих особей, которые выплескивались из метро. Вот так дела-раздела!

Но уж раз это платная шалаверция, как я догадался, так и по барабану. За монеты так за монеты, монеты у меня пока есть. Чтобы отхватить хоть небольшую порцию любви, я уж готов на все. Обиделся слегка на нее, конечно. Но и восхитился. Это ж каким шикарным шалавьем надо быть, чтоб рекламные щиты себе по всему Большому Городу понавешать? Вот ведь… Просто грандиозное изображение и немудреная надпись: «Я тебя люблю». Готова за реальный кэш полюбить всех, в розницу и оптом. Ну что ж, придется делить мою богиню со всеми, кто готов проплатить, чтоб ей присунуть. Но опять же рекламка была достаточно оригинальная. Ведь все равно ни адреса, ни фона, где можно за свои кровные баксяточки ее найти и пощупать, не было. Эге, опять секретец.

Но ничего. Тина была симпатяшная крайне. Смотрела она нежно, чисто и доверчиво. Короче, как клава, готовая на все.

Ладно, горе не беда. Раз адреса и телефона нет, то это значит одно. Каждый, даже самый малолетний кренделек в Большом Городе знает, где можно обрести любовь этой, видимо, весьма дорогостоящей овчушки. Нечего горевать! Просто надо разнюхать у аборигенов всезнающих, где я могу поближе столкнуться с этой барышней. Любовь — штука нужная.

Забредаю в последний подземный переход. В последнюю инстанцию. Последний пограничный пункт между реальностью и информационным передозом. Жратва и сон — больше всего хотелось именно этого. Лучше вообще, конечно, как-нибудь ловко закарабкаться в летаргический трип и очнуться только тогда, когда уже почти все будет закончено. Вот только тогда и стоит очнуться. Раззявить пасть и снова рухнуть. Да, может, и сейчас мы все в одном большом изумительном летаргическом трипе, как в «Матрице». Бредем и спотыкаемся. И всего-то для того, чтобы удобрить своими костями неизвестные колбы в неизвестных мирах.

В переходе, значит, старая рухлядь пыталась позиционироваться в психологическо-коммерческой диспозиции. Она все плакала и обращалась к «чужим», ковыляющим по своим хатам. Она показывала паспорт, похоронные листы, просроченные облигации и мелкие купюры, которые «чужие» совали ей, чтобы она отстала от них, притворяясь, что они не такие уж черствые. Наверное, заканчивать все надо к старости.

Хотя я судить, что ль, о чем могу? Я сам в свои годки почти ничегошеньки не понимаю.

Конечно, если бы я повелся на ее коммерческий развод, то поспешил бы наверх и позаимствовал бы монеток у какой-нибудь слабосильной особи. Принес бы старушенции денег, чтоб порадовалась. Много денег!