Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак

Что ж, решил без колебаний увидеть хотя бы краешек космоса в своем путешествии. Выхолощить себя по дурке так, чтоб свои не узнали. Такой имидж, или как там, обрести, чтоб тибетцы с мексиканцами обзавидовались. Болтают, что если повезет, зазавидовать могут даже инопланетяне. Или пингвины. А уж пингвины-то точняк разбираются.

Тащусь по каким-то улицам. Самого Западного Города. Этот Город мне порядком поднадоел. Хотя здесь попадались симпатичные стены старых немецких домов. Хотя здесь, как и везде, кое-где был электрический свет.

Ночью довольно тихо. Ночью на улицах почти нет «чужих». Ночью всегда можно поймать крупные неприятности, а может, даже и приключения. Но однозначно, все, кто попадаются тебе, уже не скучны.

Иногда мне навстречу появлялись редкие персонажи ночи. Им давно ничего не надо, они давно залили себе внутрь различного пойла. По крайней мере они разбавили им свою тупость. Отдали дань Дионису, Рабле и сорока градусам Менделеева. Хотя и Менделеев тоже плохо кончил.

Западный Город стал враждебным и чужим. Просто. Без причин. Мне никто не нужен. Я никому не нужен. А что? Пускай. Это даже очень замечательно. Меня как будто здесь и не было. И все же я существовал. И все же я прозябал. И все же было очень грустно. Меланхоличные такие депресснячки накрыли.

Я шел мимо фасадов, деревьев, фонарей. Рекламных вывесок и плакатов. Какие-то яркие надписи зазывали меня.

Куда? Зачем? Почему? Все было фальшиво.

Обрывки зданий, куски дорог. Парки. Скверы. Площади. По крайней мере я был жив. А множество намного более умных людей вполне беспричинно умирало. Именно в этот момент. И потом. И всегда. Ничего не изменится. Пройдут миллионы лет одиночества, а будет только туман. Никогда ничто не закончится. Никогда никто не будет удовлетворен.

В тревожном свете луны и фонарей я видел знакомые лица. Они плыли мимо меня, меня не замечая. Они были знакомыми и одновременно совершенно неузнаваемыми.

Сначала вижу двух знакомых ребяток на «бэмке». Они мимо проскочили. Этих я знаю, они пребывают в творческом поиске пьяных тинок, возвращающихся поздно из кабаков. Церемонии неуместны, процедура отточена. Если девки не согласятся ехать на великолепный праздник сами, то один пес, пожалуй, все равно получат в торец и неизбежно поедут наслаждаться прелестями природы и Морем за Городом.

Как нас залечивают плотно отовсюду, мы все воняем и разлагаемся, время убивает нас ежесекундно, и надо отчетливо поторапливаться. Пока не поздно, надо реально действовать, бежать и кричать. Никогда не самоуспокаиваться. Пока, злорадствуя, тебя в дощечки не упаковали.

Затем увидел пожилого соседа. Я его знаю. Он существует в моем же доме. Он возвращается от своей еще более пожилой любовницы. Устав жить, он медленно бредит. Ему уже все параллельно. Сейчас он доковыляет, включит торшер, посмотрит в стену, застонет и выругается. Чуть позже он заснет и когда-то, спустя сто двадцать шесть дней не проснется. А пока завтра ему на работу. На свои десять штук в месяц он может нажраться только дешевой водкой. Ворвется тоска, он закатит глаза, изображение в зеркале остановится. И все-таки он чего-то ждет.

Дальше был Борис. Он весьма нервно передвигался. Он почти бежал и будет еще долго наворачивать круги по переулкам. Борис выпорхнул из одного небольшого зала казино. По-моему, это место называлось «Сан-Франциско».

Борис — интересный человек. Он претендует на роль тех, кто умеет летать. Это не шутки. Потому как, когда про это прознали те, кто также претендовал на эту роль, они выразили свое неудовольствие. В его голове вили гнезда ласточки, он также умел ориентироваться по облакам. Он даже пытался писать расчудесные стихи. А пока в абсолютно идиотской надежде на лучшее он проводит ночи здесь, причем даже не на блэкджэке или рулетке, а в зале игровых автоматов. Спецкор РТР в Самом Западном Городе Борис напивается, стучит по клавишам. Он никогда не выигрывает, он даже сам уже понял, что ему никогда не выиграть, и даже ловит от этого какой-то свой специфический драйв. Это уже просто имитация полета. Это уже просто абсолютный бред от усталости жить. Борис должен деньги всем и каждому, он проигрывает все свои заработки, оставляя деньги только для того, чтобы залить извращенное возбуждение от проигрышей алкоголем. Присев на синюю волну, он клянчит деньги у своих родителей, у своей девушки. Борису никогда не рассчитаться с долгами. Все это заставляло его постоянно и бестолково врать. Это был замкнутый круг. Он ругался и надеялся на некое подобие чуда, которое, может, и спасет его. Подобие чуда зыбко лелеялось, а вот само чудо не проявлялось. Позже он превратится в обычную рабочую скотину. В тот же самый миг он разучится летать, а ласточки прекратят вить в его голове гнезда. Ведь быдло и ласточки — понятия несовместимые.

Но хватит загоняться по другим. Ведь и свой шкурятничек имеется в наличии.

Словом, присел на лавку. «Желтые», понятно, шибко будоражили, поэтому пришлось немного по синей вдарить, чтоб осадило мал-мал. В мои годы терять было нечего. Как нечем было и обмануть окружающий мир. Чем, откуда? Я вспомнил про давешнее письмецо. А я уж и позабыл про него. Уехать, и как можно дальше уехать. Чего думать — в Большом Городе, вне всяких сомнений, лучше. Вспомнил содержание письма я с трудом. Это от беспокойства. А руки дрожали. Это уже от сегодняшних заморочек. Повторюсь, терять здесь было нечего.

Здесь, в Западном Городе, все равно бы ничего не изменилось. Как все были тяжелыми и тупыми, так все такими и остались бы. Кроме дележа на «Я» и шесть миллиардов бесспорных «чужих», люди делятся еще на множество категорий, к примеру, на быдло баранье и тех, кто тявкает. Я частенько потявкивал. И зачастую совершенно напрасно. И конечно, если бы я задумал прекратить свое жизненное путешествие, окружающие бы даже этого не заметили. Впрочем, в таком случае и с ними бы тоже все было покончено. По крайней мере для меня.

«Эге, — решил я, — ко мне сегодня еще приходит некоторое подобие мыслей». Помогает, могилка. Обнадеженный, я почехлил дальше.

Безусловно, что Бега, что Альфа совершенно ничего не секли. Хоти немного позже их собственные путешествия закончились вполне логично. Я поговорил ни о чем с Бетой. И в принципе был теперь этому бесконечно рад. А вот от Альфа, в отличие от нее, несколько позже ВСЕ поняла. Об этом позже.

А тот, кто научился цифровать пунктирчики, гарантированно проживет спокойно. И лишь иногда, в истерике, исключительно трясясь за свою зябкую жизненку, он Судет поднимать бараний свой таблоид, когда его, гавкнув, дернут за ошейник с экрана телевизора.

Меж тем я медленно, но верно продвигался к центральным улицам Города. Все блестело, пищало, бликало. Шелестело и мерцало. И казалось, что из каждого подвала доносится органная музыка. И казалось, что вот-вот феи начнут осыпать нас лепестками роз.