Владимир Гржонко - Дверной проем для бабочки

— Слышишь, мужик… Ладно, я вижу, ты крутой. Не надо денег, нам же не жалко. Пользуйся, пожалуйста. Только я сразу понял — тебе не такое нужно. Ну, в смысле, не так, чтобы просто перепихнуться под забором. Идем, покажу тебе кое-что! Мы всё равно сами собирались…

Сопляк тянул его за рукав, и Карлос пошёл за ним. Пошёл, потому что так поразившая его девица послушно направилась в глубь двора, волоча по земле свои штаны, по-прежнему не глядя ни на кого и не запахивая плащ. А толстуха всё старалась достать губами до уха подруги, дошептать ей свои тяжёлые масляные секреты… Прямо под глухой стеной с единственным низким и темным окном, рядом с покривившейся дверью подъезда, стоял большой картонный ящик. Сопляк остановился, хихикнул и легонько ударил по нему ногой.

— Ну вот, здесь мы и расположимся. А когда придет Чарли с товаром, так будет еще веселее. Правильно я говорю? Ну что, кто будет первым? У нас, — сопляк таинственно понизил голос и приблизил лицо к уху Карлоса, — игра такая, понимаешь? А то так-то уже не интересно — ну трахаешь их и трахаешь, радости-то… А теперь смотри, мужик, что мы сделаем. Вот ты, например, отходишь в сторону, а мы все в парадняке прячемся. А одна из девок лезет в ящик. Понимаешь? Нет? Ну а ты возвращаешься и через дырку в ящике… Понял? А потом угадываешь, кого это ты только что оттрахал! Классная игра, бля буду! Через ящик, да ещё и в темноте… Ну, теперь понял? Давай, ты первый. Теперь отвернись, пока мы кого-нибудь в ящик упрячем. Ну, не ломай кайф, мужик! За бесплатно же!

Карлос покорно отошел в сторону, сам не понимая, что с ним происходит. Какие-то неведомые чудовищные силы, казалось, долго жевали его в своем тёмном бездонном рту, а потом выплюнули остаток в виде вонючего грязного человечка, и теперь ему придётся снова стать тем, кем он родился и кем, по-видимому, уже и умрёт — тупым и жестоким мексом. Как тогда, как сейчас, как всегда… Эти силы в виде придурка-нищего, обдолбанной в конец гладкой девицы или сопливых нанюхавшихся пижонов с их блядскими играми продолжали добивать его, и он уже не сопротивлялся, ненавидя и проклиная себя за это. Ну и ладно, трахнет он эту гладкую, и другую трахнет. И наркоту шмыгливую отделает как надо. Чтоб кровью, суки, харкали. Сколько ж можно дурака валять? Кончились загадки, началась обычная жизнь — правильная, суровая. В общем, такая, какая она есть на самом деле…

— Ну пошли, мужик. Всё готово, — навязчивые липкие пальцы тянули Карлоса за рукав. — Сейчас самый смак и получится, бля буду. Чарли товар достал, все в кондиции, так что начинай давай!

И снова вместо того, чтобы вмазать сопляку и добавить потом ногами, коротко и беспощадно, Карлос почему-то покорно подошёл к стене, к ящику. Ему послышалось, что внутри, в картонной утробе, кто-то пошевелился и вздохнул. Не обращая внимания на насморочный нетерпеливый шепоток, он вдруг представил себе, как там, внутри, голая гладкая девица, рабски прогнув своё тело манекена, вся скрючилась, сложилась пополам и прижимается маленькими острыми ягодицами к лохматой неровной дыре, выставляя на холодящий воздух самое своё нутро… И покорно ждёт, чтобы легко — как тогда, на шоссе — погрузить его в себя и самой погрузиться в него и, может быть, снова от чего-то спасти… О Иисус! Нервный он стал, прямо как Очкарик! Опять хватается за идиотские выдумки! Нет, больше никаких глупостей: сейчас он покажет этой бабе, что к чему. Да и всем остальным тоже…

Карлос рванул скользкую пуговку на брюках, потом — молнию и, зарычав, прильнул к ящику. Картонные стенки заколыхались и слегка поддались под его напором. Его встретило гладкое холодное тело. Ну же! В ответ на его остервенелый толчок где-то там, внутри, сухо щелкнуло. Ну же! Раньше, с той ласковой поблядушкой, ему никогда не требовалось помогать себе руками… A-а, вот оно! Пронзительно и знакомо запахло разогретым на солнце пластиком…

…Карлос летел и, как ночная бабочка о стекло, бился о мягкий ящик. Бился и летел. Летел и бился. И жадный звериный ребёнок захлебнулся в этом полете, съёжился и юркнул, сучонок, в раскалённый низ живота, щекотно заворочался там, готовясь выпрыгнуть наружу, хлестануть, не разбираясь, куда попало и выдохнуть потом удовлетворённо и жалко…

Был ли это смех или, может быть, это подземная вода с рёвом уходила из колодца, а гнилой мостик, поймав его, Карлоса, своей ржавой железной лапой, тянул вниз, в страшную вонючую глубину… Но нет, это хохотали окружившие его сопляки. И обе бабы были с ними. Даже та, высокая, стояла, запахнув плащ, и улыбалась хотя и отстранённо, но едко. А толстуха приседала от смеха, визгливо хрюкала, трясла щеками и сиськами.

— Молодец, мужик! Вот так и надо! Лихо ты клиентку уделал! Сейчас посмотрим, как она там! — шустрый сопляк отбросил лёгкую крышку ящика и с преувеличенно озабоченным видом заглянул внутрь. — Ну ты даешь, бля буду! Всю подружку изломал, не поймёшь, где руки, где ноги.

Покряхтывая, он запустил в ящик худую руку и вытащил за волосы пластиковую голову с обрезком шеи. Несмотря на темень, Карлос почему-то сразу узнал её. Это был его манекен! Тот самый, который лежал в багажнике оставленной в парке машины. За спиной грубо и беспечно заливались сопляки. Карлос почувствовал, что так и не выплеснувшийся зверёныш снова подскочил вверх, тяжело ударяя ногами по желудку, и устремился к горлу. Шутники, идиоты, они не понимают, что сейчас Карлос голыми руками оторвет их обдолбанные головы и сложит в этот же самый ящик, к манекену! Вот это будет шутка! Но для начала он разберётся с этими двумя сучками… В тёмном окне загорелся слабый, как будто идущий из глубины комнаты, свет. Когда он упал на лицо Карлоса, хрюкающая девица вдруг поперхнулась и выпучила глаза. Следом за ней и вся компания судорожно сглотнула жёсткий жеребячий гогот. Карлос чуть оскалился и задышал чаще: пусть увидят, суки, пусть почувствуют, что именно сейчас произойдет. Это будет и страшно, и сладко… Он больше не станет спасать Других женщин. Он ударит тяжёлой подошвой по цепляющимся за жизнь пальцам, и грузное трепещущее тело унесется вниз вместе с дерьмом…

— Ну, бля, — растерянно сказал бойкий сопляк, — ты, мужик, испугался, что ли? Обалдеть можно!

Только тут Карлос заметил, что стоит с опущенными до трясущихся колен штанами и прилюдно писает. Он попытался остановиться, но тело не слушалось его, и струя лилась на ящик, на штаны, на грязную серую землю вокруг. О Иисус! Что же это?! Что же это с ним? Это нечестно! Если его выбросили, выплюнули, оставили, если все закончилось, тогда… Тогда пусть ему не мешают быть тем, кем он рожден! Насиловать, избивать… И сдохнуть наконец где-нибудь под забором, на грязном пустыре! Сколько же можно?! В тоске и недоумении Карлос поднял голову, и взгляд его остановился на светящемся окне. Внутри кто-то двигался и даже, как послышалось Карлосу, постанывал. Прошлое снова настигло его, и он снова, замерев, ждал, когда глухо повалятся кирпичи под тяжёлыми горячими телами… А что если он действительно вернулся домой? Тогда можно встать на этот ящик, заглянуть в окно и опять увидеть мать, услужливо распластанную под никогда не тонувшим Бандитом Хорхе?..