Барбара Кингсолвер - Лакуна

Я догадалась, что это. Признаюсь честно. Я открыла кожаную обложку, увидела каракули карандашом, прочла жалобы мальчика на мать и так далее. Я плакала так, словно нашла собственного потерянного ребенка. Села на пол в спальне, где разбирала одежду, и прочла дневник до конца. Когда дошла до пещеры, которую мистер Шеперд нашел под водой, мое сердце забилось быстрее. И наблюдения за луной, то, как он учился определять день, когда прилив протолкнет его на другую сторону, не утопив. В этом был весь он. В упорном изучении.

Я прочла дневник от корки до корки. Счастливый конец, как назвал его мистер Шеперд. Значит, вот что он выкинул под самым моим носом, пока я сидела на берегу с книжкой. Заплыл в пещеру, чтобы либо упокоиться на дне с костями прочих утопленников, либо выбраться на ту сторону и войти в жизнь другим человеком, который не умирал.

Пан или пропал, решил он. И я поняла, что он выбрал. Доехал до миссис Кало, она его спрятала и помогла начать все сначала. Она обожала такие приключения. Он перевел деньги в банк. «Здесь кто-то другой», — написала она черным по белому и добавила давно забытое имя, которым когда-то звала его. Это он упросил ее послать весточку, чтобы успокоить меня. В этом я уверена.

Пришлось доставать все его записные книжки и снова читать. Три года назад я проглядела их сквозь слезы и убрала. Забыть обо всем — самое мудрое, что я могла сделать. Теперь же извлекла коробку на свет божий. Весь стол был завален бумагами, как во время оно. С новым дневником вся история приобрела иной смысл. Благодаря этой подводной дырке в скале — лакуне, как называл ее мистер Шеперд. На этот раз, зная, что в конце концов герой останется в живых, я прочла дневники с легким сердцем. Или по крайней мере попытается вырваться, пусть даже ценою жизни. Говорят, чего не знаешь, то не может причинить тебе боль. Не всегда. Зависит от обстоятельств. Я поступила с этими блокнотами так же, как на моем месте мог бы сделать мистер Шеперд. Описала его жизнь, как выбрал он, чтобы другие прочли о ней. Он начал было одну главу, но потом бросил, заявив, что дальше дело не пойдет, потому что не хватает потерянного дневника. Теперь я бы ответила: «Мистер Шеперд, он нашелся, так что история продолжается». Я и сама понимаю, что это вздор. Он хотел спрятать детство и отрочество с глаз долой, забыть о нем. За молчащего говорит Господь, это я слышала не раз. Я боролась с собой, и это далось мне нелегко. Меня до сих пор мучает совесть.

И все же в один прекрасный день я решилась на это. Я была на авеню Монтфорд, поскольку он оставил мне дом и хотел, чтобы я там жила. Разумеется, я спала в другой комнате и не заходила в его кабинет в мансарде. Но каждое утро я смотрела в зеркало в его ванной, то самое, перед которым он брился и беседовал с Господом и собственной совестью. Теперь же оттуда на меня глядела женщина, и однажды утром я ей сказала: послушай-ка, если за молчащего говорит Господь, то Вайолет Браун может стать его орудием.

Не скажу, что решение далось мне быстро и просто. Меня одолевали сомнения. Перепечатать рукопись — это я могу. Почерк у мистера Шеперда разборчивый, ошибок почти не было. Не так-то легко было привести бумаги в порядок, хотя и не сложнее, чем картотеку в Ашвиллской библиотеке. Я не упустила ничего, за исключением пустяков вроде списка покупок, номеров телефонов или каких-то писем. Я рассказала его историю всю как есть, без прикрас, даже когда мне это было трудно или непонятно. Однако передо мной маячил вопрос: имела ли я на это право?

Теперь же, когда звонит телефон, у меня сжимается сердце при мысли, что, быть может, это мистер Шеперд, но, разумеется, это не он. Несмотря на то что я человек здравомыслящий и прошло восемь лет с тех пор, как я видела мистера Шеперда в живых. Время не лечит боль утраты. Где же вы, мистер Шеперд, по-прежнему спрашиваю я. А ответ очевиден: в этих блокнотах. Я всегда могу найти его на их страницах. Пожалуй, это ничем не отличается от душещипательных песенок о потерянной любви, которые девицы поют по радио. Наверное, я решила перепечатать рукопись, просто чтобы снова почувствовать себя нужной ему. Даже если и так, то все равно слава впереди человека бежит. Скажу, что мистер Шеперд меня заставил вопреки его собственной воле.

Он был немногословен. Я надеялась, что найду в его записках подсказку, как поступить. Это же как с Библией: если внимательно вчитываться, отыщешь что хотел. Возлюби ближнего своего — или побей его камнями.

Так и тут. Мистер Шеперд ясно сказал: «Сожгите эти слова». Дескать, молчащие люди оставят по себе великие памятники архитектуры, а не истории ничтожных жизней, полных лишений. Потомки восхитятся величием этих зданий. Он хотел оставить по себе лишь монументы своих книг. Пока он был жив, я уважала его желание и не прекословила. А потом увидела, как рушатся памятники. В наступившие странные, холодные времена люди из кожи вон лезут, чтобы похоронить неугодного и бросить в могилу, которую они ему вырыли, все, что он в жизни сделал. Точно с египетской мумией.

Жизнь мистер Шеперда была чудом, понимал он это или нет. То, как он жалел кошку на студеном ветру, смотрел на скелеты, обратившиеся в прах, или дохлую рыбу, выброшенную в помойное ведро. Он мог расплакаться из-за чего угодно и устроить этому достойные похороны. Он очень боялся жить, но все же жил. Это ли не памятник? Он писал о тех, кто был прежде, облекая их заботы во плоть. Он иначе не мог.

Теперь я сослужила ему ту же службу. Прекрасно отдавая себе отчет, что упавшее дерево рубят на дрова. Профессорам нравится отыскивать грехи даже у Шекспира и называть свои находки «сокровищницей науки». Я не могу допустить, чтобы они обошлись так же с мистером Шепердом, равно как и с его любимыми или детьми, если таковые есть. Пусть пройдет время. Облупится краска, обнажив известняк.

Вот почему я спрятала записи под замок. Мистер Голд подсказал, как лучше поступить. Банки принимают документы и хранят определенное количество лет, прежде чем извлечь из сейфа на всеобщее обозрение. Я решила: пусть пройдет полвека. Цифра солидная, раз уж пришлось выбирать. К тому времени мы уже наверняка умрем. При этом жизнь едва ли изменится настолько, что люди перестанут носить ботинки и начнут летать на облаках. Быть может, кому-то захочется вспомнить о тружениках, с которых началась жизнь, доставшаяся им по наследству. А может, я заблуждаюсь — прошлое порастет быльем, и никто его не станет ворошить. Я это о вас. Вы унаследовали этот мир. «Кто же вы?» — спрашиваю я себя.

Содрогаясь от страха, я все же решаюсь отправить жизнь человеческую по холодному и унылому тоннелю в иной мир, будь он светел или чернее ночи. Это мой маленький плот. Я не знаю, что ждет меня на том берегу.