Амадо Эрнандес - Хищные птицы

— Бога ради, успокойся, мы сделаем все, что в наших силах, — спокойно, но твердо ответил Мандо.

Усталые и голодные, издерганные до предела, томились узники под замком в штабе гражданской охраны. У каждого окна и у дверей стояли часовые, строго исполнявшие приказание капитана Пугота морить заключенных голодом и не пускать к ним никаких посетителей. Даже воды им не давали вдоволь: на двадцать пять человек раз в день приносили одну бадью воды из пруда. В тесном помещении штаба одни лежали на полу, другие сидели, прислонившись спиной к стене. Пастор, Манг Томас и еще несколько человек тихонько переговаривались между собой, обсуждая случившееся.

— Это все из-за того, что мы были на митинге, — предположил кто-то.

— Ничего подобного, все было задумано еще до того, как мы собрались в Манилу, — возразил Манг Томас. — Только у них не было повода, а теперь он нашелся.

— Да-да, теперь мы будем расплачиваться за их преступления, — проговорил один из крестьян.

— Так поступали всякие подлецы еще во времена Христовы, — отозвался Манг Томас. — Если бы наши друзья в Маниле смогли прознать про все это…

— Обязательно узнают, — с уверенностью ответил Пастор. — Всех ведь в нашем баррио не запрешь дома, да и в других деревнях теперь уж, поди, знают. Да взять хоть мою Пури, — не трусиха, не дура, сообразит, что надо делать.

— Твою Пури, как и других тоже, хорошо стерегут, — возразил тот же крестьянин.

— Да ее ничем не запугаешь, она не хуже любого мужчины, — с гордостью сказал Пастор, — обязательно что-нибудь придумает.

— Слава богу, что Даной остался в Маниле, — вздохнул Манг Томас. — Уж он-то наверняка все сделает, чтобы вызволить нас. Огонь-парень.

Незаметно подкрался вечер. Голод крестьяне переносили стойко, — им не привыкать. Просили только воды, но на их зов никто не отвечал. Запертая снаружи на висячий замок, дверь изнутри казалась огромным немым великаном.

Часов в семь вечера явился наконец капитан Пугот. Разумеется, он ни словом не обмолвился о том, что весь день провел в Маниле, обсуждая положение на асьенде с губернатором Добладо, с прокурором и с начальником военной полиции. Предварительно он доложил обо всем дону Сегундо Монтеро и генералу Байонете, которому был обязан устройством на должность управляющего.

— Ну, как дела? — спросил он у сержанта.

— Никаких происшествий! — четко отрапортовал тот.

— Посетителей не было?

— Никак нет!

— Заключенных кормили?

— Никак нет.

— Молодец. Сегодня мы переправим их в столицу, — объявил он и, подумав, отдал распоряжение: — Накормить арестованных, а то еще, чего доброго, протянут ноги раньше времени.

— Есть накормить арестованных!

Примерно через час после этого охранники внесли в помещение, где держали арестованных, дымящийся котел с жидким рисом.

— Давайте набивайте себе брюхо! — скомандовал сержант.

Арестованным не дали ни черпака, ни мисок, ни ложек, но тем не менее, когда через час сержант снова заглянул к арестованным, в котле не осталось ни крупинки. Сержанту оставалось только подивиться, каким образом заключенные справились с целым котлом горячей, как огонь, каши. Однако стоило ему заметить ухмылку на лицах арестованных, как недоумение его тут же сменилось злобой, и он приказал в отместку не давать им ни капли воды.

На грузовике, позаимствованном Пуготом в местном полицейском отделении, всех заключенных в тот же вечер увезли в Манилу. Грузовик сопровождал бронетранспортер с охранниками и солдатами. Въехав во двор военной комендатуры, грузовик остановился у длинного приземистого строения с каменными замшелыми стенами и деревянной крышей, похожего на амбар. В нем располагалась сама комендатура и казармы. Сюда и было решено поместить необычных арестованных. Рядом с караульным помещением находилась камера предварительного заключения в двадцать квадратных метров, слабо освещенная единственной тусклой лампочкой, от грязного цементного пола тянуло холодной сыростью, в воздухе носился рой мошкары, по стенам ползали огромные черные тараканы. Напротив камеры помещался туалет, в котором постоянно не было воды, и за нею приходилось ходить во двор казармы… «Здесь их будут надежнее охранять», — рассудил капитан Пугот, опасавшийся, что недовольные крестьяне из окрестных баррио попытаются освободить арестованных товарищей.

Пустовавшая до той поры камера наполнилась громким говором, но в дверях сразу же показалась рослая фигура полицейского сержанта. Он строго оглядел каждого и зычно крикнул:

— А ну, тихо! Вы здесь в тюрьме, а не на митинге!

Арестованные начали потихоньку устраиваться на ночь. Манг Томасу посчастливилось — ему попался под руку старый мешок, который он расстелил на грязном полу. Остальным пришлось ложиться прямо на холодный цементный пол. Усталость быстро сморила намучившихся за день людей, и большинство сразу же уснуло, невзирая на неудобства. Уснули и Пастор с Манг Томасом, лежавшие друг подле друга.

Неожиданно Пастор ощутил прикосновение холодного металла. Открыв глаза, он увидел в тусклом свете лампочки приставленное к его шее дуло винтовки. Над ним возвышался охранник. Пастор медленно поднялся с пола. Охранник вывел Пастора из камеры и повел по коридору в дальний его конец. Манг Томас тоже проснулся. Он с содроганием сердца пытался себе представить, что сейчас может произойти в той маленькой комнатке с низенькой дверью, на которую все обратили внимание, когда их вели по коридору в камеру. Видимо, сейчас будут добиваться обещанного Пуготом «размягчения», поскольку так называемое следствие в штабе гражданской охраны на асьенде не принесло никаких результатов. Пастор, конечно, мужественный человек, но Манг Томас знал, что человеческому терпению бывает предел. Ему уже чудились удары и стоны, однако это была лишь игра воображения, через толстую дверь сюда, в камеру, не могло проникнуть ни звука. Кругом стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, храпом.

В комнате, куда ввели Пастора, было совершенно темно, и вдруг его ослепил яркий свет карманного фонаря, направленного ему прямо в глаза. Двое полицейских приступили к допросу, но Пастор не мог рассмотреть их в темноте. Если судить по голосу, то они примерно одного возраста с Даноем. Вначале полицейские похвалили Пастора за примерное, как они выразились, поведение во время японской оккупации, затем высказали сожаление, что он-де сбился с пути, а то мог бы занять нынче важное положение. Был бы он, как прежде, заодно с хозяином, у него, глядишь, и землица была, и денежки водились бы. Пастор с достоинством отвечал, что не может быть заодно с теми, кто угнетает крестьян, потому что сам он — тоже простой крестьянин. Но ему не дали договорить — охранник наотмашь ударил его по лицу. Когда он пришел в себя, следователи как ни в чем не бывало спокойно сообщили ему, что его свобода находится в его собственных руках. Они одинаково вольны даровать ему свободу или же сгноить в этой дыре, поскольку против него имеются достаточно весомые улики. «Вот и выбирай сам», — с явной угрозой в голосе проговорил один из них. Пастор ничего не ответил. Изо рта у него тонкой струйкой текла кровь.