Эмэ Бээкман - Возможность выбора

«Хоть бы никто не сел за мой столик», — повторяла про себя Орви. Она, наверное, взорвется от злости, если какая-нибудь смущенная парочка усядется напротив и девчонка с совсем еще детским лицом уставится на нее своими голубыми глазами.

Они с Реди проучились вместе все школьные годы, но до последней четверти одиннадцатого класса относились друг к другу абсолютно равнодушно. Странно, все эти годы они просидели почти рядом — парта Орви была сразу за партой Реди, но они как будто не замечали друг друга. «Если бы мы сидели наоборот, то я давно понял бы, кто находится возле меня», — сказал позднее Реди.

Интересно, что он написал в своем дневнике про Орви впоследствии?

Вначале, наверное, со страницы на страницу бежали оды. Реди был очень чувствительным. Если подумать, то, наверное, и Орви была такой же.

Орви оторвала взгляд от пустой рюмки. Хмурая продавщица протирала тряпкой прилавок, она чуть не смахнула чашку с кофе. Ее вовремя забрали. Когда мужчина, державший в руках чашку, повернулся лицом к залу, Орви вздрогнула и откинулась на спинку стула.

Маркус подошел прямо к столику Орви и уселся, как будто так и должно быть. Почему не Реди оказался случайно здесь, в кафе, субботним утром? Снова Маркус. Именно Маркус!

О чем бы они стали говорить с Реди? Здравствуй, здравствуй, как поживаешь? Все нормально, да? Ах, ты там работаешь. Довольна? Да-а. Вот и весь разговор.

С Маркусом они прожили вместе почти десять лет. Больше трех тысяч шестисот дней — о господи, целая вечность! Кроме того, Маркус оказался здесь не случайно. В последнее время он подстерегал Орви по утрам каждую субботу. Иногда это веселило ее, но чаще всего вызывало досаду. Странно, что Маркус все еще не может успокоиться.

— Ты вышла из своего общежития, точно лунатик, — произнес Маркус с упреком. В первые месяцы после свадьбы, вставая по утрам с постели, Маркус каждый раз желал доброго утра и спрашивал, хорошие ли сны ей снились. Теперь же они не виделись целую неделю, а Маркус даже не удосужился поздороваться.

Маркус словно читал мысли Орви.

— Я поздоровался, но ты пронеслась мимо. Ты так устаешь от своей новой жизни, что даже на улице дремлешь.

Задиристый тон Маркуса не понравился Орви.

— Какое тебе дело до меня? — спросила она, вертя в пальцах пустую рюмку.

Маркус распахнул свое широкое пальто, глубоко вздохнул и отхлебнул кофе.

— Я без тебя как крыша, с которой содрали железо, — поразил он Орви своим признанием.

Медленно, подыскивая слова, он снова принялся жаловаться на свое одиночество. Но глаза его оставались по-прежнему невыразительными. Казалось, он пользуется чужими, заученными словами, смысл которых не доходит до его сознания.

— Впервые кто-то решился пойти наперекор твоим желаниям, вот и все, — усмехнулась Орви. — Просто невероятно, что такой беспомощный и слабый человек, как я, мог служить тебе щитом.

— Душа стала такой чувствительной, все время скребет на сердце, — пробормотал Маркус.

— Ничего, скоро новая скорлупа нарастет, покрепче прежней, — произнесла Орви.

— Я стал бояться людей, — сказал Маркус.

— Давно уже, — кивнула Орви. — Только раньше ты этого не замечал, я была рядом — тоже вроде человек. Чего ты жалуешься — сам же стремился к свободе и независимости, чтобы тебя ничто не тревожило!

Тут Орви задумалась. Ведь и ее первым желанием, когда она уходила от Маркуса, было обрести свободу и независимость.

— И тебе не легче, — высказал предположение Маркус. — Свалилась на пустое место и лежишь, как жук вверх ногами. Поверь, только я могу помочь тебе встать на ноги, а ты — тот человек, без которого не обойтись мне.

— В конце концов, я знаю сама, что мне делать и чего не делать, — раздраженно бросила Орви.

— Едва ли знаешь, — прищурился Маркус.

— Пора и научиться, — неуверенно ответила Орви.

— Я там на крыше, на ветру, приколачиваю железо, вокруг грохот, а я все слышу твой голос, — Маркус глотнул. — Словно ты испугалась во сне и зовешь меня, ищешь защиты: «Маркус!»

Орви охватило беспокойство. Она выпила бы еще этого мерзкого ликера, только бы погрузиться в тупое теплое оцепенение. Лучше, если слова Маркуса не дойдут до ее сознания. Пусть отвяжется! Кому легче оттого, что он выбивает из колеи и себя и ее. Хватит! Орви пожалела, что у нее от природы такой мягкий характер. Она не умеет стукнуть кулаком по столу, чтобы отогнать прошлое, отшвырнуть подальше все воспоминания, связанные с запахами и звуками, которые стремятся пробудиться в памяти от зимней спячки. Запах подушки, загадочное тиканье в стене, шорох за обоями — все это слышалось в темноте до того, как проходил первый трамвай. Или те холодные предрассветные часы, когда натягиваешь одеяло до подбородка, а за пронизанными голубым лунным светом занавесками звенит необъятный холодный мир. Жуткий в своей остекленелости и благословенный потому, что находится поодаль. Весной из окна просачивался запах черемухи. Орви так и не собралась посмотреть, где же на задворках цветет этот куст.

— Поверь мне, многое будет по-другому, стоит тебе только захотеть, — не отставал Маркус.

Орви вдруг пожалела, что, услышав ревущий телевизор, она решила избавиться от мыслей о Реди. Ее охватило странное чувство вины, словно она до сих пор не выполнила какую-то давнюю, подкрепленную кровью клятву. Интересно, узнал бы ее Реди теперь, встретив на улице? Орви жила по принципу — лишь бы день прошел, где уж ей равняться с Реди. Те, у кого дни заполнены до отказа, скоро забывают незначительные факты из прошлого. Ведь на самом деле они были с Реди вместе, нос к носу, как сказала Лулль, лишь несколько месяцев — весну и пол-лета.

Да ну его, этого Реди, пыталась Орви избавиться от никчемных мыслей. Не может быть, чтобы она до сих пор любила Реди. Просто ей жаль, что она не тот человек, к которому Реди и ему подобные могли б испытывать влечение. Если бы у Реди хватило настойчивости, то кто знает… Может быть, теперь ей только кажется, что они прошли бы все эти годы, держась за руки, смеясь и распевая. Когда тебе осточертеет жить с каким-то одним мужчиной, то ты думаешь, что жизнь с другим была бы сплошным праздником. Обманчивые иллюзии! В своей слабости всегда хочется обвинить другого.

Орви становилась все безжалостнее к себе.

«Ты получила по заслугам», — мысленно сказала она себе и ощутила удовлетворение, когда внутри что-то как будто шевельнулось. Но плакать от жалости к самой себе Орви не станет. Она холодно взглянула на Маркуса: страдает он на самом деле или воображает, что страдает?

Может быть, его слова об одиночестве фальшивы и его подхлестывает самая пошлая ревность? Ревность, которая является не чем иным, как изломанной тенью угасшей любви. Маркус, наверное, все время не терял ее из виду; нельзя сказать, что Орви в своей новой жизни перед чем-нибудь останавливалась. Обстоятельства и случаи подвертывались без конца, и Орви не противилась им. Подобную жизнь считают аморальной. Почему? Кто знает. С древнейших времен в человеческих взаимоотношениях предусмотрено два полюса: навязывание своей воли и подчинение. Этих столь непохожих близнецов можно называть как угодно — сила и бессилие, непоколебимая целеустремленность и покорное самопожертвование, начальник и подчиненный; эти явления можно объединить такими понятиями, как любовь или ревность, — по существу же ничто не изменится. За всеми этими чувствами скрывается одинаковая сущность.