Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Но я тут же вспоминаю землетрясение в Китае и начинаю бояться, что оно точно случится, потому что я вспомнил о нем еще раз.

— Как думаешь, семи с половиной баллов достаточно, чтобы все развалилось? — спрашивает Макс. Я наблюдаю, как он двигает мышью, но иногда мне кажется, что его рука принадлежит мне. Неприятное ощущение.

— Я немного не в себе , — вырывается у меня. Я не собирался произносить этого вслух.

— Хватит чушь пороть, ладно?

Но меня уже не остановить. Не знаю, хочу ли я сам остановиться:

— Я как будто… повсюду сразу. В компьютере. В стенах. — (Друг смотрит на меня, качая головой.) — Даже внутри тебя. Я знаю, о чем ты думаешь, потому что я больше не я. Часть меня у тебя в голове.

— И о чем я думаю?

— О мороженом, — мгновенно отвечаю я. — Ты хочешь мороженого. Если точно, то мятно-шоколадного.

— Не-а. Я представлял себе, как классно будет трястись задница Кейтлин Хик, если нагрянет землетрясение в семь с половиной баллов.

— Нет, ты путаешь. Это думал я, а потом засунул тебе в голову.

Через несколько минут Макс уходит, пятясь задом, как будто за ним бежит собака и непременно укусит его в пятую точку, если он повернется к ней спиной.

— Я сам все сделаю, — обещает он. — Не вопрос. Справлюсь один. — Он исчезает так быстро, что я даже не успеваю попрощаться.

После ужина, который мне не хотелось есть, папа зовет меня тоном, означающим: «Нам надо поговорить». Меня так и тянет спастись бегством, но я держусь. Несмотря на жгучую потребность бродить по комнате, я сажусь на диван. Колени прыгают так, будто мне под ноги подложили две хорошие пружины.

— Я написал тренеру легкоатлетов — попросил расписание соревнований, — начинает папа. — Тот ответил, что никакого Кейдена Босха в команде нет.

Я знал, что это однажды случится.

— Да, и что?

Папа выдыхает с такой силой, что задул бы свечки на любом торте:

— Мало того что ты нам соврал… Но это другой разговор.

— Хорошо, могу я идти?

— Нет. Сначала ответь на мой вопрос. Зачем? И куда ты тогда пропадаешь после школы? Чем ты занимаешься?

— Это уже три вопроса.

— Не цепляйся к словам!

Я развожу руками и честно признаюсь:

— Хожу гулять.

— Куда?

— Просто по городу.

— Каждый день? По несколько часов?

— Ага. — Мозоли на ногах свидетельствуют о моей честности, но папа все еще недоволен.

Он нервно приглаживает рукой волосы, как будто там еще есть что приглаживать.

— Кейден, это на тебя не похоже.

Я встаю и вдруг начинаю орать — не специально, просто так получилось:

— С каких это пор сходить погулять — преступление?!

— Дело не в прогулках. Меня беспокоит твое поведение. Твои мысли.

— В чем ты меня обвиняешь?

— Ни в чем! Это не допрос с пристрастием!

— Я не прошел в команду, понимаешь? Меня не взяли, и я просто не хотел вас расстраивать, поэтому теперь я хожу гулять, ясно? Ты доволен?

— Речь не об этом!

Но речь как раз об этом. Я направляюсь к двери. В спину доносится:

— Куда ты?

— Гулять. Если я, конечно, не под домашним арестом за то, что вылетел из команды. — Прежде, чем он снова открывает рот, я выскакиваю за дверь.

Несколько лет назад, отвозя нас в школу, папа непривычно забеспокоился. Я хочу сказать, что обычно он волнуется так же предсказуемо, как налоговая декларация, а в тот день было что-то новое. Маккензи сидела на заднем сиденье, а я впереди. С самого начала отец был какой-то дерганый, как будто выпил слишком много кофе. Я уже решил, что виновата его работа, когда он растерянно произнес:

— Что-то не так.

Я не отвечал, ожидая, пока он сам все объяснит: папа никогда не бросает таких фраз на ветер без пояснений. А вот сестра не собиралась терпеливо ждать:

— И что же не так?

— Ничего, — ответил папа. — Я не знаю. — Он настолько разволновался, что пропустил желтый сигнал светофора и только вдавив тормоза смог не выехать на перекресток как раз к красному свету. Он нервно оглядел улицу и признался: — Просто сегодня мне как-то сложно вести машину.

Я уже начал переживать, не случится ли с ним сердечный приступ, удар или еще какая гадость. Только я собирался озвучить свои подозрения, как вдруг заметил что-то около моего рюкзака. Металлический предмет странной формы удивил меня только потому, что лежал в необычном месте. Я часто видел его в повседневной жизни, но не на полу. Только взяв предмет в руки, я понял, что это.

— Пап?

Отец обернулся ко мне, увидел предмет в моих руках и немедленно облегченно рассмеялся:

— Похоже, это все объясняет.

Маккензи подалась вперед:

— Что там такое?

Я подал ей находку:

— Зеркало заднего вида.

Папа припарковался на обочине, чтобы привыкнуть к мысли о вождении без возможности все время видеть, что за спиной.

Я, помнится, тогда поглядел на кусок клейкой ленты, мотающийся на месте зеркала, и удивился папиной бестолковости:

— Как же ты не заметил, что его нет?

Папа развел руками:

— Езжу на автомате. Вообще не думаю о таких вещах. Ощутил, что чего-то не хватает, а чего — поди найди..

Тогда я его не понял. Но потом я близко познакомился с ощущением, что что-то не так, но совершенно неясно, что. Разница в том, что у меня под носом не было простого ответа вроде отломанного зеркала.

Я созерцаю гору домашнего задания, не в силах даже пальцем пошевелить, чтобы его выполнить. Такое ощущение, что ручка весит тысячу тонн. Или она под напряжением. Да, точно, так и есть, и я погибну, если дотронусь до нее. Или перережу бумагой артерию. Порезы от бумаги заживают хуже всего. Так что я имею полное право не делать уроки, потому что боюсь смерти. Но истинная причина в том, что мое сознание не хочет на это отвлекаться. Оно не здесь.

— Пап?

Близится «то самое время года», и папа засел с ноутбуком за кухонным столом, нервный и злой по поводу изменений в налоговом кодексе и беспорядочной кучи квитанций очередного клиента.

— Да, Кейден?

— Один парень из школы хочет меня убить.

Отец смотрит на меня, внутрь меня, сквозь меня. Ненавижу, когда он так делает. Он заглядывает в свой ноутбук и с глубоким вздохом закрывает его. Мне приходит в голову, что папа что-то от меня скрывает. Конечно, такого не может быть. Что он может скрывать? Это глупо. Но все же…

— Тот же, что и в прошлый раз?

— Нет, — отвечаю я, — это кто-то другой.

— Кто-то другой.

— Да.

— Другой парень.

— Ага.

— И ты думаешь, он хочет тебя убить.

— Верно, убить меня.

Отец снимает очки и чешет переносицу:

— Хорошо, давай поговорим об этом. Надо обсудить эти твои предчувствия…

— С чего ты взял, что это просто предчувствие? Что он еще ничего не успел сделать? Ничего ужасного?