Нил Шустерман - Бездна Челленджера

— Сегодня мы испытаем колокол морехода Кейдена и раз и навсегда выясним, как же мы спустимся на дно впадины. — От него исходит власть — в мундире синей шерсти с латунными пуговицами это заметно еще сильнее, но власть и здравый смысл — совершенно разные вещи.

— Это же не батискаф! — ору я. — Он не будет работать! Я другое имел в виду под колоколом для погружения!

— Уже неважно, что ты имел в виду.

Чтобы поднять ужасно отлитый колокол к борту, нужно больше дюжины матросов. Затем, по команде капитана, громадину сбрасывают в воду. Она тонет, как камень, а хорошо погрызенная одичавшими мозгами веревка рвется, и колокол отправляется в недостижимые глубины. На поверхность всплывает один-единственный пузырь — как будто морская отрыжка.

И капитан объявляет:

— Испытание прошло успешно!

— Что?! Где тут успех? — возмущаюсь я.

Капитан медленно направляется ко мне — его шаги стучат по медной палубе.

— Целью испытания, — объясняет он, — было опровергнуть твою теорию начет того, как достигнуть дна впадины. — Он кричит: — Ты ОШИБСЯ, парень! И чем быстрее ты признаешь свою огромную и непоправимую ошибку, тем скорее ты начнешь приносить пользу и мне, и общему делу. — Капитан удаляется, очень довольный собой.

Когда капитан скрывается из виду, на мое плечо — вот редкость! — садится попугай и произносит:

— Нужно поговорить.

Когда ты выходишь из дома, отец встает у тебя на пути:

— Куда это ты?

— Гулять.

— Снова? — В его тоне куда больше нажима, чем раньше, и он не спешит уступить тебе дорогу. — Кейден, у тебя все ноги в мозолях от этих прогулок.

— Значит, куплю ботинки получше. — Ты знаешь, что он не поймет, зачем тебе нужно ходить пешком. Движение сквозь мир помогает тебе не взорваться. Оно спасает мир. Успокаивает его. Теперь это не червь. Сегодня это осьминог с глазами вместо присосок на щупальцах. Он плавает у тебя в животе, меж внутренних органов, отчаянно пытаясь устроиться поудобнее. Но ты не станешь говорить об этом родителям. Они скажут, что тебя просто пучит.

— Я пойду с тобой, — говорит папа.

— Нет! Не надо! Тебе нельзя! — Ты отталкиваешь отца с дороги и выходишь на улицу. Сегодня ты в ботинках — и, оказывается, они совсем не мешают гравитации удерживать все на земле. Это глупость. Как можно было так думать? Но ты понимаешь, что, если бы ты никуда сегодня не пошел, непременно случилась бы какая-нибудь катастрофа и завтра ты увидел бы ее в новостях. Ты в этом даже не сомневаешься.

Пройдя три квартала, ты оборачиваешься и замечаешь папину машину. Она медленно следует за тобой, как серебряная акула. Ага! И у кого из вас паранойя? Если родителям приспичило следить за тобой, когда ты вышел погулять, у них точно не все дома.

Ты притворяешься, что не замечаешь машины. Просто гуляешь до глубокой ночи. Не останавливаясь, не обращаясь к людям. И позволяешь папе объехать с тобой все окрестности и вернуться домой.

Я просыпаюсь, вижу в изножье койки попугая и нервно сглатываю. Он перелетает поближе. Я чувствую на груди его острые когти. Но он не вонзает их в меня, а только осторожно шагает по драной простыне. Наконец его единственный здоровый глаз смотрит по очереди в оба моих.

— Капитан меня беспокоит, — произносит птица. — Беспокоит, беспокоит.

— Мое-то какое дело?

Штурман ворочается во сне. Попугай дожидается, пока тот затихнет, и наклоняется поближе. У него из клюва пахнет подсолнечными семечками.

— Меня беспокоит, что капитан заботится вовсе не о твоих интересах, — шепчет птица.

— С каких пор тебя заботят мои интересы?

— За кулисами, за кулисами я всегда был твоим главным защитником. Как, думаешь, ты попал в избранный кружок капитана? Или почему тебя не приковали к колоколу перед испытанием?

— Из-за тебя?

— Скажем так, у меня есть кое-какая власть.

Я не знаю, верить ли птице, но я допускаю мысль, что она — не враг. Или хотя бы не худший враг.

— Зачем ты мне это говоришь? — спрашиваю я.

— Может понадобиться… — Попугай начинает нервно трясти головой, так что она описывает восьмерки у меня перед глазами.

— Понадобиться — что?

Птица начинает мерить шагами мою грудную клетку. Щекотно.

— Грязное дело, грязное. — Попугай успокаивается и некоторое время молчит, а потом смотрит мне в левый глаз: — Если капитан не оправдает доверия команды, мне нужно знать, что я могу на тебя рассчитывать.

— Рассчитывать на меня в чем?

Птица подносит клюв к моему уху:

— В том, чтобы убить капитана, разумеется!

Ты лежишь в кровати. Без футболки. Твой мозг пожирает лихорадка, от которой не лихорадит. Снаружи льет так, будто настал всемирный потоп.

— Беда, — бормочешь ты. — В школе случится какая-то беда, потому что я не там.

Мама гладит тебя по спине, как будто ты снова ребенок:

— А когда ты был в школе, беда собиралась случиться здесь.

Она не понимает.

— Насчет дома я ошибся, — говоришь ты, — но на этот раз я прав. Я знаю. Я просто знаю.

Ты смотришь на маму. У нее красные глаза. Тебе хочется поверить, что это не от слез. Это от недосыпа. Она долго не спала. Как и папа. Как и ты. Ты не спал два дня. Может, три. Родители отпросились с работы и по очереди ухаживают за тобой. Ты хочешь остаться один, но боишься остаться один — и боишься не оставаться один. Тебя слушают, но тебя не слышат, и голоса в твоей голове считают, что родители — тоже часть проблемы. «Понимаешь, это ведь не твои родители, — говорят голоса. — Они притворяются. Твоих настоящих родителей съел носорог». Ты помнишь, что это из «Джеймса и гигантского персика» — книги, которую ты обожал в детстве. Но в голове у тебя такая каша, а голоса звучат так убедительно, что ты больше не знаешь, где правда, а где вымысел. Ты знаешь, что не слышишь их ушами, но они идут и не из головы. Кажется, они вещают из другого мира, куда ты ненароком залез, как из телефонной трубки, из которой вдруг полилась иностранная речь — и все же ты понимаешь каждое слово. Голоса живут где-то на задворках твоего сознания, как звуки, которые ты слышишь при пробуждении, пока мир сновидений еще не трещит под весом реальности. Как быть, если сон не прекращается, даже когда ты просыпаешься? Что делать, если ты перестаешь различать его границы?

Голоса не могут быть настоящими, но они хорошо умеют заставлять тебя об этом забыть.

— Они говорят мне, что наступит конец света, если я не предотвращу то, что собирается случиться.

— Кто говорит? — спрашивает мама.

Но ты не отвечаешь. Ты не хочешь, чтобы родители знали о голосах, так что ты просто тяжело вздыхаешь и вспоминаешь все фильмы, где только один человек может спасти мир. Там всегда говорят: «Ты — наша единственная надежда». Что было бы, если бы все эти герои не оправдали своего великого предназначения? Если бы они просто лежали в кровати и мамы гладили бы их по спине? Если бы они ничего не сделали? Что же это будет за фильм?