Б А - Введение в человечность

- Добрая муха, - кивнул Катерпиллер, когда я закончил свое длинное повествование, - у нас с ней пакт.

- Пакт? - удивился я.

- Ага, - кивнул Семен Обусловович, - она нам на кофе во время просушки оного не гадит, а мы плесень в кухню не тащим. Они, мухи, грибка не выносят.

- Я заметил, - кивнул, скорее для поддержания разговора. Потому что ничего подобного я ровным счетом заметить не мог. - Прости, Семен, Муша мне сказала, что Катерпиллер - это твой творческий псевдоним...

- Да, да, да... - задумался хозяин. - Это ты точно выразился. Именно псевдоним. И именно творческий. Красиво звучит, правда? Но, главное, очень прогрессивно.

- Ага, - осторожно согласился я, - но только малость непонятно.

- Что ж, непонятно - разъясним. Ты только не перебивай. Дело в том, Агамемнон, что сам я нездешний, как и ты. Правда, молодость свою буйную провел не так далеко, не на Зине Портновой. У меня все проще, родился я на той стороне улицы...

- А-а... - хотел я вставить что-то свое. Что, сейчас уж не припомнить, но Катерпиллер посмотрел на меня так сурово, что я аж усы в кофейник опустил.

- Не перебивай, - твердо попросил он, - не терплю. Спросил, дай расскажу. А не интересно, можешь идти на все четыре стороны.

- Простите, - тихонько извинился я, - вовсе я не хотел вас обидеть.

- Ладно уж, - смягчился хозяин, - слушай.

И вот что Семен Обусловович мне поведал:

"Явился я на свет в подвале обычного старого дома на улице Большая Пушкарская, в кухонной стене одного известного ресторанчика. Отсюда, Агам, у меня и природная склонность к предпринимательству, а также искренняя любовь к доброй пище.

Мать моя, коренная уроженка здешних мест, с ранней юности питала слабость ко всему заграничному, а когда в ресторане вместе с ящиком замороженных куриных окорочков непостижимым образом появился большой черный эмигрант из Штатов, афроамериканец со странным именем Обуслов Гарлемский, она тут же выскочила за него замуж. Тот и усом пошевелить не успел.

Вопреки ожиданиям, Пушкарская колония ресторанных, за исключением моей мамаши, приняла эмигранта достаточно прохладно, но связываться с ним боялась, уж больно он был велик и даже страшен, когда налижется пролитого бурбону.

Против воли населения и благодаря одной лишь грубой физической силе, стал со временем мой папаша главой семейства, а так как у них там, в американских традициях, полигамия не поощряется, то мама заняла единственное место рядом с самодержавным троном.

А вскоре родился я и еще сотни две моих сестер. Но вот что странно, братьев у меня не было, поэтому как-то сразу, еще не достигнув совершеннолетия, начали прочить нынешнего твоего собеседника в наследники.

Рос я ребенком крайне любознательным, лез везде, поэтому с первого дня своего получил ужасное прозвище - Суеус. Посуди сам, Агамемнон, можно жить с таким именем - Суеус Обусловович Гарлемский? Я, конечно, понимаю, что родители имели лишь благие намерения касательно моей судьбы, но ты ведь и сам знаешь, куда ими, этими намерениями, выстлана дорога.

Долго ли, коротко ли продолжалось мое воспитание, но в конце концов облазил я все ресторанные помещения, изучил там все ходы и выходы, отведал разных напитков и кушаний... А потом загрустил.

Сам подумай, когда в таракане живет вечная жажда познания, может он долго существовать в знакомой как шесть лап обстановке? Эх, то-то и оно.

В общем, в один прекрасный день, не поставив в известность ни родителей, ни соплеменников, выбрался я из нашего душного помещения и решил посмотреть на белый свет. Достиг ресторанного зала, залез в карман пальто какого-то жлоба, который планомерно накачивался горячительными, при этом совершенно не закусывая, и замер в сладостном предвкушении предстоящих приключений.

Они, приключения, ждать себя долго не заставили, потому что жлоб мой через каких-то пять минут начал пьяно и ужасно скандалить. Охранники усмирили его чем-то тяжелым, взяли подмышки, и вышвырнули вон, предварительно очистив карман, в котором я сидел, от мятых пропахших тухлым салом бумажек (как я потом узнал - денег). Пальто упало на тротуар рядом с моим горемыкой.

Подождал я для проформы, собираются меня куда-то нести или нет, и, так и не дождавшись, выполз на белый свет. Это я так говорю - белый, чтобы рассказ красивее получался, на самом деле шел дождь, и я тут же оказался в луже. Слава Богу, та была ни широка и ни глубока, поэтому остался отпрыск королевского семейства в живых.

Решил я, коль дело приняло такой оборот, путешествовать пешим ходом. Можно было, конечно, вернуться в свой подвал, а своим наврать с три короба, что облазил весь мир, но мы, Гарлемские, не такие. В нас природная честность вместе с генами заложена. А может, и с инстинктами. Кто разницу знает?

Короче, пошел я в сторону от дома. Там, на широком пространстве прямо под дождем какие-то странные люди дорогу ковыряли. И повсюду стояли желтые машины устрашающего вида, на которых по-американски (меня отец-то кой-чему из их грамоты к тому времени обучил) было написано - "CATERPILLAR". И мне это слово так понравилось, что решил я сразу себе такой же точно творческий псевдоним взять. Чтоб как у всех знаменитых тараканов-путешественников.

А, придумав псевдоним, спустился с бордюрного камня к людям в оранжевых жилетах и решил меж них прошмыгнуть... Но не тут-то было! Желтая машина, чье тяжелое черное колесо нависало прямо над моей спиной, неожиданно покатилось прямо на меня и впечатала в землю. Одна голова снаружи торчать осталась. Взвыл я от боли, но никто, естественно, того не услышал. Наших поблизости не было, а люди тараканьей речи, как известно, не знают. Слабоваты они в межвидовом общении.

Но все обошлось. Земля мягкой оказалась. Жив я остался, только чуть сплюснулся. На здоровье этот прискорбный факт моей внешности почти не отразился, но тогда такое впечатление сложилось, что часть спинного мозга в головной по тонкой внутренней трубочке подалась. Отсюда, я так думаю, и ум мой недюжинный, и организаторские способности. Хотя, доподлинно наша медицина сей факт установить не смогла.

Продолжу, в общем.

Когда я из-под колеса выбрался, то тут же устремился к противоположной стороне, но теперь осторожным стал. Вверх смотрел, чтоб под сапог или иной тяжелый предмет не попасть. И так разосторожничался, что не заметил, как неслышно подъехала ко мне с обратной стороны другая желтая машина и вновь впечатала в рыхлую землю, оставив снаружи опять одну лишь голову.

Второго такого удара за какие-то жалкие полчаса мой чуткий организм выдержать не смог. Расплющился я еще сильнее, даже задние лапы поломал. Вот, думаю, непруха. Надо домой возвращаться. А как? Выбраться-то из-под колеса я выбрался, а единственно, до чего доползти смог на четырех оставшихся лапах, до бордюрного камня, возле которого забился в щелочку и решил залечь, сил набраться для обратной дороги.