Георгий Пряхин - Хазарские сны

Семья с удивлением и страхом воззрилась на него.

— Дом хочу купить у вас, — выдавил наконец.

— Да мы его не продаем, — настороженно протянул хозяин и пошел за вином.

— Это был мой дом, я тут родился и мальчиком рос, — проговорил глухим, изменившимся голосом.

— Да мы это уже поняли, — сказал воротившийся с кувшином хозяин.

— Таким, — показал Джават на самого маленького за столом.

Молчание воцарилось в доме.

Гостеприимно встретил родной дом Джавата. Гуляли они здесь до утра. А рано-рано утречком, когда все еще спали, поднялся лауреат потихонечку, оставил смятые общественные пачки на все том же краешке стола и побрел к автобусной станции: в город.

Посмотрел, потрогал, поплакал — за всех.

— Пусть думают, — усмехнулся, — что денег этих у нас, у высланных, куры не клюют…

— А в этом году полдня в кустах напротив турецкого посольства сидел, — продолжил он после длительного молчания.

— Чего-чего?

— Так получилось, что еще в войну родная сестра моя оказалась в Турции. Я и видел ее последний раз в жизни — девочкой. Многие годы никаких известий о ней мы не имели. Потом стали появляться кое-какие каналы хотя бы для слухов между нашей узбекской общиной и той, что очутилась в Турции. Изредка до меня доходили и весточки о ней. А тут недавно шепнули, что сын ее старший, мой родной племянник, получил должность в турецком посольстве в Москве. Ну, я и помчался — позарез захотелось мне увидать его своими глазами. Но сделать это надо было так, чтобы, не приведи Аллах, не навредить парню в его начинающейся карьере. Вот и засел в кустах напротив. С семи утра там расположился, a он пришел на работу только к двенадцати… Интеллигент! — горделиво улыбнулся Джават. — Я его сразу узнал: даже походка наша. А с работы уехал с какой-то девушкой, на машине. Так что я битых пять часов просидел еще, но на обратном его коротком пути с работы к машине ничего, кроме улыбки его и усов, не увидал, — Джават задумчиво погладил собственные богатые усы и замолчал. — Девушка тоже красивая, — сказал, как будто и девушку погладил заодно.

Трудно представить его, вальяжного и утрамбованного так, что при любом повороте, кажется, швы на костюме трещат, сидящим на корточках в засаде. Какие там кусты могут скрыть этого могутного человека, он сам запросто перекроет полфасада турецкого посольства разом.

Где ты сейчас, Джават? В каких краях? И на каком свете?..

Последнюю ночь они, конечно же, провели вместе. Мать уже была с животом, который носила под фланелевой рубахою, как иной, волшебный и долгожданный мир, как целый земной шар. И спали они в ту ночь втроём. Учитель, обхватив осторожно собственноручное своё мироздание и прижавшись к нему губами, шептал какие-то горячие и возвышенные клятвенные слова: я вернусь, я заработаю и мы вместе уедем в далекую и счастливую страну, страну моего детства, где всё цветет и благоухает, где гроздья винограда свешиваются тебе прямо в рот, в страну плавающих, дышащих под тобою мостов, составленных из лодок-плоскодонок и загадочных птиц фламинго…

Абдулла Арипов — да и только.

Мать молчала и только рассеянно гладила его юношески курчавые волосы. Ей казалось, что у неё там, внизу, сразу двое и оба — мальчики. И слушала вполуха: никаких таких волшебных, счастливых стран, во всяком случае для матерей-одиночек, знала она, не бывает. И вообще ничего у них больше не будет. Это их последняя встреча. Он нежно обнимал ее и приникал горячими, щекотными губами к ее торжественному, как барабан во главе первомайской колонны, животу, но она уже начинала жить без него — навсегда.

Но была благодарна ему — за того, остающегося, что, свернувшись калачиком, спал у нее под сердцем под эти бессвязные прощальные слова.

Утро наступило так, словно что-то над Волгою разорвалось. Выспев, треснула и разодралась — даже не по краям, а, кажется, в самом зените — ночная пелена и с невнятным шорохом осыпалась по бокам сразу же, ослепительно и бескрайне, блеснувшего в этом молодом проране летнего утра.

Плод его сочен, сверкающ и душист — из каждого надкуса радугой брызжет роса. Прекрасно натянутая душа его сладострастно трепещет под неисчислимыми хлыстами разновеликих птичьих голосов.

Волга!

Сергей и Виктор вскочили одновременно, помолодевшие, трезвые, утренние.

По очереди побрившись, вместо душа почти что голышом потрюхали к реке. Вскоре к ним присоединились и другие. Один за одним, как дубовые бочонки с соленьями в прорубь, плюхались с дощатого помоста, служившего лодочным причалом, в еще холодную, утреннюю волжскую воду полновесные голые тела — еще чуть и Волга выйдет из берегов. От мужских оглушительных возгласов на миг, оглохнув, примолкли даже окрестные птицы. А когда, опомнившись и раззадорившись, запели вновь, в их песнопениях появилась солоноватая примесь здорового утреннего мата, как будто запели они теперь не свои классические произведения, а похабные народные частушки. Плыл по Волге молоток, ну и пусть себе плывёт… Скопировали…

Завтрак был на скорую руку, и в восемь утра вице-губернатор вывел их на рыбалку: так детишек в детском саду выводят на экскурсию. Взяли несколько лодок, распределились попарно. Из Сергея рыбак никудышный: червяка посадить, распять по-людски не сумеет, и вице как-то сразу, с одного взгляда разглядел это и, как самый сноровистый в команде, что также видно было с первого взгляда, определил его напарником к себе.

Сергей, пожалуй, вообще второй раз в жизни выходил рыбачить на лодке.

— Поздно… Лежебоки, — сетовал Антон Петрович. — Кто же на рыбалку идёт, позавтракавши? Вон даже собак перед охотою не кормят…

Сергей улыбался: как будто не он сам, не Антон Петрович, только что едва ли не силком заставлял подналечь на кислые блины с икрою и запивать не только водкою, но еще и местным, домашнего приготовления и потому не менее забористым, чем водка, кумысом из конского и верблюжьего молока.

Волжский рукав, который они пересекают, почти недвижим. Лоно вод — точнее не скажешь. Ни одной гримасы на нём, если не считать широких и медлительных, как потаённые мысли, разводов, остающихся после их пластмассовой лодки. Плыви они по небу, разводы были бы точно такими же, эфемерными. Да они и плыли почти что в вышине, и всё, что их окружало, казалось всего лишь небесным отражением. Преломлением земного. Если так, тогда не птицы поют сейчас вокруг, а сами ангелы, благо что лексика их вновь стала вполне нормативной и совершенно благозвучной: мир, всколыхнувшийся было обрушеньем десятка выхоленных мужских тел, вновь вошел в утренние свои берега. Антон Петрович велел рассредоточиться лодкам по разным заводям и сам гнал их посудину, не доверяя Сергею, сильно и целенаправленно, как будто точно знал, где зарюет косяк легкомысленных золотых подводных лежебок. Сергей исподволь наблюдал за ним и, в общем-то, проникался к нему расположением. И думал о том, что в бизнес всё-таки приходят люди немного другие, нежели приходили в своё время в партию. Партийцы, тоже начинавшиеся когда-то с таких вот рукастых и молоткастых, с годами и поколениями стали вырождаться и скукоживаться. Каста со временем стала всё больше воспроизводить себя сама, а если и черпала что-либо на стороне, то предпочитала в подручных материалах иметь воск, а не гранит. Так, постепенно, и стала циркулировать дистиллированная вода там, где циркулировала кровь.