Георгий Пряхин - Хазарские сны

Отпели. Попрощались. Снесли.

Новенький бинт целомудренно чист — рана откроется позже.

— Проверка документов! — зычно раздалось над Серегиной головою, и он чуть не свалился за борт. Оказывается, он заснул, улёгшись головою вперед вдоль невысокого левого борта и веревочной окантовки на нем. Голова на собственных скрещенных руках непокрыта, резко обозначившуюся, вылезшую, как выспевающий плод, цвета дыни, плешь накалило бы солнце, если бы не мириады брызг, нежной пылью, пыльцою оседавшие на ней и достававшие до самых пяток. Заснул, и это, наградив его одной, сегодняшней головной болью, спасло от другой, завтрашней: гульба на корме еще в разгаре. Наперерез их глиссеру мчался некий явно военизированный катерок с человеком в униформе на носу. Когда стало ясно, что катерок не сможет перехватить верткую пластиковую цель, человек и поднес ко рту алюминиевый мегафон и рыкнул в него, перекрывая плеск воды и натужный шум сразу двух моторов.

Но на корме, где уже пели казачьи песни, окрика не расслышали: слабо мегафону до казачьих песен. Недолет.

Наджиб, не отрываясь от штурвала, вопросительно взглянул на Сергея — понял, что тот проснулся.

— Где мы? — спросил его Сергей, следя за катерком.

— Уже в Астраханской области.

— Тогда, пожалуй, тормози…

Сергей вяло подумал, что здесь, в соседней уже области, удостоверение вице-губернатора, заливающегося звонким смехом на корме, уже не будет иметь адекватной устрашающей силы: лучше не дразнить публику. Мало ли что? — тем более бояться им некого да и не за что: в глиссере даже удочек нету.

Наджиб резко сбросил скорость.

Песня и смех на корме резко оборвались: народ там подобрался не из тех, кто шалеет от литра-другого, служивый, строевой, как лес, вышколенный народ, ни в каких обстоятельствах не теряющий головы.

— Что случилось? — строго и вполне трезво спросил вице-губернатор.

— Проверка какая-то, — проговорил вместо Наджиба Сергей.

— Что-о-о-о?! — дружно, на два голоса, как только что в песне, взревели вице-губернатор и старинный, еще с юности, Серегин друг, натуральный котельниковский казачина, возглавляющий ныне одну из серьезных федеральных служб области. — Что-о? Какая еще проверка?

— Документов, — засмеялся Сергей, зная, что с документами-то у них точно в порядке.

— Давай газу! — приказал вице Наджибу.

Но тут раздался спокойный баритон Мусы:

— Зачем же газу? Не кипятитесь, мужики. Может, публика просто денег хочет…

Чеченец Муса в отличие от окружавших его на корме крутых русаков лучше всех понимал, что с проверками и проверяющими сегодня предпочтительнее не шутить. Вон у него после каждого взрыва в Москве дачу с собаками и миноискателями проверяют. И не на предмет его, Мусы, безопасности, а напротив, на случай незаконного хранения чего-нибудь этакого… Муса привык к проверкам, особенно на дорогах, где и бронированный «мерседес» с выдающимися номерами от ментов не спасает: проверяют-то по физиономии, а не по капоту, хотя и капот, сдается, тоже свою предательскую роль играет. И желваки уже давно не надуваются, когда передает через приспущенное стекло целую кипу всевозможных удостоверений.

Теперь вот еще и на реке. На Волге-матушке, почти как на Тереке. Да черт с ними — пускай проверяют…

Наджиб послушался не вице-губернатора, а Мусу.

Катерок лихо подлетел к остановившемуся, заглохшему глиссеру и, красуясь, встал поперек его хода.

Публика состояла из двух человек в форме непонятного рода войск — в России, как и во всякой воюющей стране, развелась прорва ряженых в околовоенном обмундировании: чего только ни напялишь, чтобы не угодить на фронт.

Молодые, мордатые ребята. Один с алюминиевым матюгальником, у другого, что за штурвалом, между коленями торчком автомат: поувесистее матюгальника будет.

Старший по званию представился, и Сергей понял, что они из какой-то инспекции: не то водной, не то рыбной. Спросили лицензию.

— Так мы же загорать плывем! — кипятился Серегин дружок. — Не только сетей — даже удочек нету…

— Порядок такой, — огрызнулся военачальник и шагнул на качающуюся посудину и прошел на корму.

На корме проверка документов прошла стремительно, ускоренная, видимо, неким вложением зеленого цвета в одну из многозначительных ксив Мусы и стаканом виски: Серегин казачок миролюбиво заявил главнокомандующему, что у этого стакана два пути — либо за воротник, либо за пазуху.

Главком предпочел за воротник.

У Наджиба документы вообще не потребовали — вся его личная документация исчерпывающе изложена на его же физиономии, отрешенно уставившейся куда-то вдаль. Зато Серегин документ изучали весьма основательно, сперва, после стакана, вверх тормашками, потом, сличив карточку с предъявленной мокрой физией, в законном положении.

И ему же, по завершении проверки, отдали честь. Сергей даже поперхнулся от такой чести: ему ее не отдавали со времен службы помощником у Президента СССР.

И то верно: на десять лет моложе был, потому и отдавали, не чинясь и не ломаясь.

Отдача витиеватой чести потребовала посильного Наджибова участия: тот, вскочив, вовремя подхватил генералиссимуса и бережно передал его в руки напарника, позабывшего ввиду разворачивавшихся на корме скутера захватывающих событий даже о своем табельном (табельном ли?) аргументе.

Наджиб, не дожидаясь освобождения фарватера — на катере начался продолжительный обмен мнениями и раздел неделимой бумажки, — взял руль круто влево и дал по газам.

Народ на корме повалился с ног и уже не поднимался до конца пути: так моментально сморил несгибаемый было народ могучий послеобеденный сон. Теперь на скутере задумчиво бодрствовали лишь Наджиб да Сергей.

Волга стала двоиться. В ней появились рукава и острова — удлиненные, зализанные с двух концов, они тоже как будто бы плыли по течению. Само течение стало заметно тише, как бы ушло вглубь, под воду. Наджиб, несмотря на свое абсолютно сухопутное имя, грамотно угадывал фарватер и твердой рукой вел свой почти поголовно спящий пластиковый ковчег. Сергей оглядывался по сторонам, пытаясь узнавать берега, вдоль которых проплывал когда-то в юности. И не узнавал: жизнь словно отступила от них куда-то вглубь. Россия отступила от главной своей реки, как забывают некогда торную тропу и она травенеет, забивается сором и кореньями. Забвеньем затягивается. Где выскакивали на берег поселочки, стоит зеленый буреломный подрост, а сами поселки, если где и сохранились, то будто объедены, обкусаны со всех сторон: тоже островки в жестоком океане текучего времени. Скукожились, уменьшились и победнели. Новостроек не видно нигде, если не считать жмущихся к городам дач.