Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Сняв со стены зеркало, он оглядел себя с головы до ног. Расправил плечи, и его фигура приобрела элегантный, и даже аристократический вид, а лицо казалось благородным и утонченным. Всматриваясь в свое отражение, он погримасничал перед зеркалом и остановился на образе загрустившего юноши.

И вдруг дико гоготнул, да так, что мы, зрители, вздрогнули.

— Voilà un vrai gentleman! [26] Вот вам настоящий джентльмен! (франц.). — победоносно воскликнул он, выхватил откуда-то из-под раковины полную бутылку вина и залпом ее выпил. — Ваше здоровье, господа!

Потом влез в пальто, надел новую модную шляпу и вышел из номера. Мы последовали за ним. Он запер дверь, кивнул нам на прощание и побежал, слегка прихрамывая, по лестнице вниз, больше не обращая на нас внимания. Мы плелись за ним, и лишь в парадном Вальтер вспомнил, зачем приходил.

— А за ботинки так и не заплатил, каналья! — воскликнул он.

Выйдя на улицу, мы только и увидели, как светловолосый дьявол исчезает за углом.

Одним прекрасным днем мы с Вальтером и Хмеляковым сидели в «Ротонде» и пили пиво. Рассуждали о литературе, вечности и других праздных вещах, довлеющих над умами людей без особого рода занятий. Хмеляков — человек своеобразный, а уж повеса и жуир такой, что равного ему не сыщешь. Он гремел на весь Монпарнас.

Вдруг нашу беседу прервал звук крепкой пощечины. Оглядываемся, видим: разгневанная дама удаляется от столика, за которым сидит некий господин, при этом щека у него пылает.

— Вот так амазонка! — восклицает Вальтер, и мы выжидающе смотрим на Хмелякова: чтобы он, да не высказался по такому поводу! Но — странное дело… Сидит, потупился — похоже, ему неловко.

— Ваша знакомая? — спрашиваю.

— Отнюдь, — отвечает. — Но благодаря ей мне вспомнилась история, которая приключилась со мной в этом же заведении.

— Неужто и вы пережили подобный казус? — полюбопытствовал я.

Русский повел плечом:

— Да уж дело прошлое… Хотя… могу и поделиться.

Он закурил и начал повествование.

— Представьте себе, господа, такой банальный факт: мне тоже съездили по физиономии. Да-да, не удивляйтесь! Женщина влепила мне звонкую, увесистую оплеуху. За что? — спросите вы. Причиной тому — некоторая моя, так сказать, странность и то, что я имел несчастье ненароком ее обнаружить.

Он пробурчал еще что-то себе под нос, словно вступая в спор с невидимым собеседником, после чего продолжал:

— Да, наш внутренний мир порой неисповедим. Зачастую мне кажется — и многие согласятся — что внутри нас будто сидит некое существо, диктующее нам те поступки, которых по своей воле нам ни за что не совершить. Лицемеров я знавал достаточно, да таких, что диву даешься. Что это были за притворщики! Сам черт не вывел бы их на чистую воду! Но стоило им обронить словцо — и они представали как на ладони. Сколько ни таись, порой достаточно одного-единственного жеста, который выдаст тебя с головой.

Хмеляков прерывисто затянулся. Запустил костистую пятерню в редеющие, отливавшие жирным блеском волосы, вернул на место прядь, ниспадавшую на лоб.

— А было так, — продолжал он. — Я писал едкие сатиры, их печатали по всей Европе, во всех русских эмигрантских газетах. И даже переводили на другие языки. Идеи так и роились у меня в голове — днем и ночью, без малейшей передышки. Жизнь я вел бурную и даже распутную. Слыл ненасытным ловеласом. Одна авантюра сменялась другой. Женщин я менял чаще, чем носовые платки! И вдруг знакомлюсь с соотечественницей, Ольгой, у нас завязывается бурный роман… Редкого ума и красоты женщина… Неописуемой красоты…

Он заелозил на стуле, словно сидел на иголках. Худощавое выразительное лицо исказилось гримасой. Издал смешок, ссутулился. Осклабился так, что его длинный острый нос чуть не прилип к широко растянутой верхней губе. Потом заговорил опять:

— Взять, например, философов… Хлебом их не корми — дай поразглагольствовать о взаимосвязи души и тела. Одни говорят: меж ними зияет пропасть, иные утверждают, что это две ипостаси одной и той же сути… Кто что ни говори, господа, я знаю одно: мой дух свободнее всего именно тогда, когда тело заключено в земные оковы. А что может заполонить нашу плоть сильнее, нежели любовная страсть?

Он трепыхался, как карась на сковороде. Маленькие беспокойные глазки метались по лицам посетителей. Встречаться взглядом со мной или Вальтером он избегал.

— Так вот, господа, — продолжал наш приятель. — Женщины — они вроде капкана для тела. Не то чтобы я был ветреником. Я и менял-то их, стремясь найти ту самую, настоящую, мою! И каждый раз, невзирая на всепоглощающую плотскую страсть, я предвкушал, что вот-вот создам литературный шедевр! Но суть моей странности не в этом.

Он откашлялся.

— Суть моей странности в том, что самые яркие идеи приходят ко мне именно в момент, когда я охвачен страстью. В этом смысле Ольга была для меня просто клад. Ни до, ни после нее я не был столь одержим самыми различными замыслами. Именно тогда я понял, к каким высотам может воспарить человеческий дух, вырвавшись из телесных оков! Тот год у меня был самым плодовитым, я творил!

Внезапно, словно утратив над собой всякую власть, он разразился истерическим смехом. Прошло немало времени, прежде чем он успокоился и смог продолжить.

— Друзья мои! Женщина — всего лишь женщина, ей чужда всяческая духовность. Она живет моментом, беря от него все — здесь и сейчас. Ей совершенно неведомы «высшие побуждения». То ли дело мы, мужчины! Наш взор устремлен вперед, в грядущее. Все нынешнее для нас — лишь ступень, ведущая к конечной цели. Я не слишком зануден? Потерпите: развязка уже скоро. Сидим мы, значит, с Ольгой в этой «Ротонде», после жарко проведенной ночи. И, как это принято у женщин, она осыпает меня нежными подробностями — что и каким образом она испытывала. А я, понимаете ли, почти не слушаю. Моя голова уже занята новым великолепным проектом. Более того — Ольга своей болтовней мне сильно мешает, не дает сосредоточиться. И тут она говорит: знаешь, у меня чуть сердце не разорвалось в твоих объятиях, так мне было хорошо… Ну, а ты, милый, — как было тебе со мной?

Наверное, в тот миг моим языком завладел сам дьявол. Ибо я, не подумав, брякнул: распрекрасно, дорогая, ведь именно на пике блаженства у меня родился замысел произведения всей моей жизни — это будет жестокая сатира на то, что обыватель именует «неземными чувствами».

Я понял, что дал маху, но поздно! Видели бы вы Ольгу в тот момент! Ее глаза широко распахнулись. Пару мгновений она смотрела на меня, как на чудовище. Потом побледнела, судорожно поджала губы, вмазала мне по щеке и ушла.

— И правильно сделала! — воскликнул Вальтер.