Луиза Вильморен - Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси

«Голубизна витражей в соборах — это не просто голубой цвет, — говорил ей когда-то Зарагир. — В ней чувствуется воля того, кто создал эту голубизну».

Загадочный и преисполненный пафоса собор сразу же заставил ее почувствовать свое собственное ничтожество. Сперва это заставило ее страдать, но потом она смирилась и была за свое смирение вознаграждена. «Раз я так ничтожна, то откуда же у меня могут быть великие грехи?» — мысленно сказала она себе. Она бродила в полутьме и прохладе собора, призывая Господа на помощь: «Я мятущаяся душа. Господи, помилуй меня, грешную». Однако голова ее так была занята интригами, что она не могла не сосредоточиться, ни искренне молиться. Она ставила свечи перед черной статуей Мадонны, коленопреклоненная, отвешивала ей земные поклоны и обещала святому Антонию Падуанскому огромные пожертвования, если он поможет ей вернуть если не душевный мир, то хотя бы утерянное спокойствие.

Было уже совсем темно, когда она вышла из собора и села в машину. У нее возникло ощущение, что теперь она не может сама распоряжаться своей судьбой, что она передала ее в руки Господу и что ей ничем уже не нужно заниматься; она как бы отделилась от самой себя и испытывала некое раздвоение личности от сознания собственного одиночества. Ей захотелось увидеть живой огонь, почувствовать тепло камина, довериться кому-нибудь, услышать человеческую речь, и она решила заехать к г-же Даже.

Она застала ее за чаем в компании мужа, читавшего газету. «Убийства, опять одни убийства», — говорил он, когда вошла г-жа Зарагир, и извинился.

— Я не помешала вам? — спросила она.

Г-н Даже встал, поцеловал ей руку, сложил газету и вышел.

— Разве ты можешь помешать мне, дорогая? — сказала г-жа Даже. — Но где ты была, в каких далях? У тебя такое выражение лица, как будто ты прибыла из другого мира.

— В Шартре была, ездила туда молиться.

— Молиться? С ума сошла, пусть этим занимаются нищие и убогие!

— Еще вчера я сама могла распоряжаться своей судьбой, а сегодня за меня решает Господь.

— Почему Господь?

— Потому, что я доверила ему свою судьбу.

— Не может быть! — воскликнула г-жа Даже. — Ты думаешь, что поступила благоразумно?

— Будущее покажет, — с серьезным видом ответила г-жа Зарагир.

— Опять какая-нибудь тайна? Рассказывай, у тебя дурное настроение? Чем я могу тебе помочь? Хочешь шампанского?

— Может быть, — ответила г-жа Зарагир.

— Будет тебе шампанское.

— Только капельку. Мне надо скорее вернуться в гостиницу. Да, скорее вернуться. Но в то же время мне страшно.

Г-жа Даже велела принести вина. Потом приказала сделать менее ярким освещение, благодаря чему в гостиной стало совсем уютно, создалась атмосфера, благоприятствующая дамским излияниям. Они закурили. Г-жа Зарагир стала рассказывать, и когда она закончила свой рассказ, г-жа Даже воскликнула:

— Ну вот и прекрасно! Ты добилась того, чего хотела: твой муж вернулся в Вальронс. Сейчас половина шестого. По твоим расчетам его можно ждать между 8 и 10 часами и у тебя в руках все доказательства твоей невиновности! Чего можно еще желать? Ты выйдешь из положения с минимальными потерями, уверяю тебя, и я не понимаю, зачем тебе нужно было ездить в Шартр.

— Муж говорит, что молитвой мы благодарим заранее.

— Все это выдумки, вот что! Но не будем витать в облаках и вернемся на землю. Во-первых: разумный мужчина удовлетворяется ложью своей жены. Во-вторых: будь твердой и гордой, упрекай его, говоря: «Мне надоело быть неправильно понятой! Если ты думаешь, что в Париже я развлекалась, то ты ошибаешься. Я оставалась там только ради тебя. Да, я принесла себя в жертву ради тебя. А ты вместо благодарности обвиняешь меня во всех грехах. Луи Дювиль скорее уйдет в монастырь, чем будет ухаживать за мной. Клянусь тебе, и он это подтвердит, если ты у него спросишь. Какая несправедливость! Разве я похожа на женщину, способную тебя обманывать? Отвечай! Ты знаешь меня или совсем не знаешь? Я люблю тебя, я тобой восхищаюсь и думаю лишь о том, как сделать тебя счастливым. Я верю только в нас двоих. За те пять лет, которые я прожила в Тижу, я хоть раз тебе на что-нибудь пожаловалась? О, Тижу, дорогой мой Тижу, где прошли лучшие годы моей жизни! О, если бы я знала и так далее, и тому подобное…».

Г-жа Зарагир захлопала в ладоши:

— Это прямо слово в слово то, что я собиралась ему сказать. Как ты угадала?

— Опыт, интуиция, привычка — назови как хочешь, — отвечала г-жа Даже. — Ты машину не отпустила?

— Нет.

— Тебе не терпится получить ответ, и это понятно. Давай поедем к тебе и пробудем там до ужина. Тем временем ты наведешь красоту, чтобы встретить его.

По приезде в гостиницу г-жа Зарагир спросила у дежурного, нет ли для нее телеграммы.

— Как раз минуту тому назад принесли, — ответил он и на подносике подал ей телеграмму, которую она прижала к груди.

— Пошли, — сказала она г-же Даже. — Поднимемся ко мне. Не хочу читать здесь.

И уже в лифте добавила:

— Я знала, что он мне ответит, я была уверена в этом.

Вбежав в номер, она открыла телеграмму, вскрикнула, покачнулась и рухнула.

Г-жа Даже подумала, что она умерла. Умерла от избытка счастья. Она вызвала прислугу и врача, послала за Луи Дювилем, и когда подругу положили на кровать, вернулась в гостиную. Подобрала телеграмму, прочла ее и положила в ящик столика, стоявшего у изголовья кровати, положила с осторожностью, с какой кладут револьвер.

Г-жа Зарагир не умерла, но лишилась жизни. После обморока наступил нервный припадок, его сменил приступ апатии, потом — гневная истерика, перемежаемая рыданиями. Г-жа Даже видела в этом доказательство образцового женского воспитания. Однако поскольку переходы из одного состояния стали внушать ей опасения, ей пришлось ухаживать за подругой, то призывая ее возмущаться, когда та рыдала, то успокаивая ее, когда та возмущалась, но чаще всего прибегала к успокаивающим каплям. Все это помогло г-же Зарагир. Скоро она почувствовала себя лучше, через три дня пришла в более или менее нормальное состояние и посмотрела на себя в зеркало. Но при этом стала поговаривать о самоубийстве.

— Умереть, умереть! Уйти. Здесь мне не место.

Тогда г-жа Даже убрала подальше лекарства и пожалела, что рядом нет Луи Дювиля, который в то утро уехал из Парижа, вызванный отцом. Г-н Зарагир накануне уехал из Вальронса.

Дювили-родители встретили сына так, словно не знали, в каком затруднительном положении он оказался по собственной вине. Они вели себя по отношению к нему с той сдержанностью, на которой всегда покоилось согласие в их семье. И Луи был признателен им за это. Мать нашла, что он неважно выглядит и сказала ему об этом, на что тот ответил, что действительно устал и что следующий отпуск он проведет вдали от крупных отелей в каком-нибудь тихом уединенном месте.