Игорь Клех - Хроники 1999 года

Весной нам дали землю. Люди дали семян тыквы. В основном я и Юра ухаживали за ними. Урожай был небывалый. Тыквы приходилось катить – не поднять! Нагрузили целую арбу. И если зимой папа уже начал пухнуть от голода, то теперь мы и варили и пекли очень сладкую тыкву. Из абрикосовых косточек мы с мамой сварили очень хорошее мыло. На базаре литр молока – 30 рублей, пиленый кусочек сахара – 5 рублей, ведро картошки 300 рублей. Так что тыква нас спасла. Однажды бомбили станцию, и я очень боялась за Борика. Я не работала – не с кем оставить ребенка. Хозяйка подарила ему кастрюльку и эмалированную красную сковородочку. Так мы пережили еще одну зиму. Степа из части прислал справку, и мне как жене военнослужащего иногда давали муку (по 8 кг). Стало легче.

В 1944 году в сентябре месяце папу и маму перевели в ж-д школу в город Новороссийск. Поехали мы туда в конце сентября. Недалеко от элеватора нам дали небольшой дом, около которого взорвалась тонновая бомба. Одна стена на 8-10 см отошла от остальных трех. Нет ни окон, ни дверей, ни потолка, ни пола. На полу только бревна, на которые накладывают пол. Денег у нас, конечно, нет. А стекло, дерево, шифер на вес золота. К тому же заболел Борик, как я думаю, холерина – очень сильный понос. А ему только десятый месяц. Стал как щепочка. Корова одна на весь город. Папа достал стакан свежего чистого виноградного вина, но и оно не помогло. Врачей еще не было. Нам помогло то, что директор на место папы кого-то принял и поэтому дал открепление. В управлении ж-д, как узнали об этом, очень возмутились. Но мои родные решили ехать на Украину – туда, где дешевая картошка. Сели мы в Новороссийске в пассажирский поезд до Ростова. Я так и думала, что мой сыночек не выживет, тем более что едем неизвестно куда. Напротив нас сидела женщина и ела кизил. Борюша потянулся к нему. Я сказала ему: «Боричка, зачем это, ты и так больной». Женщина расспросила меня и сказала, что пусть ест ягодки. Борик съел штук десять и заснул. Проснулся здоровым. Я даже косточки от ягод собрала.От Ростова до Таганрога доехали пригородным. Я с Бориком, мама и Юра ночевали на вокзале, а папа сидел на улице, сторожил корзину с детскими вещичками. Наверное, задремал, и корзину украли. Из Таганрога на Украину мы и множество людей ехали на платформе с углем. Я боялась заснуть и уронить Борика. Поэтому и не доверяла его папе. Очень пригодились ходики, ремень, ватерпас. Их растянули на три раза, и папа с Юрой трижды покупали за них большую миску вкусной, толченой, горячей картошки. Люди советовали папе и маме ехать на Винничину, там дешевле всего картошка. Мы знали, что в селе Крестителево Полтавской области живет моя свекруха, Степина мама. И решили, что я с ребенком побуду у нее, пока родители не устроятся. Я вышла в Черкассах – у меня была вяленая рыбка и немного денег. Очень хотелось есть, и я пошла на базар, где купила небольшой горшочек ряженки, и мы с Бориком поели. Женщина не взяла с нас денег. И сказала, что мне надо на лодке переплыть Днепр, а лучше поехать до Золотоноши на поезде. Стоял товарный состав. Да, я на базаре умылась сама и умыла Борика. Забрались мы на площадку товарного вагона, и туда же села женщина с ребенком, больным корью. От него заразился и Борик. Днепр переезжали ночью. Мост был временнный, и мост и состав шатались, было жутко. В Золотоноше я зашла в зал, где покатом спали люди. Мы примостились рядом. А утром я увидела, что по ним прямо ходят вши. Мы быстренько вышли. Я спросила дежурного по вокзалу, как добраться до Крестителево. Он сказал, что надо пройти на нефтебазу, куда ходят грузовики из сел. Но на нефтебазе сказали, что уборка хлебов закончена, машины тут больше не бывают, и лучше мне добраться до станции Пальмира. В Пальмире никто не хотел меня брать на машину с маленьким ребенком. А Борик еще и заболел, опять понос и, наверное, корь. Потом одна женщина уговорила шофера, и он повез нас. Часто останавливался, чтобы я покормила ребенка и перепеленала, дал кожух. Уже было начало октября. Потом сказал, что до Крестителево 4 километра, а ему в другую сторону. Я давала ему рыбку вяленую. Он очень обиделся: «Я вез вас из чувства сострадания». Я прошла немного, но так было кругом хорошо, тепло. Я села, развернула Борика. И вот тут он, наверное, схватил воспаление легких. Когда я дошла до села, то все, показывая дорогу и глядя на Борика, говорили, что он похож «на Дубив» (сельское прозвище Косенок).

Свекруха меня никогда не видела и приняла за нищую. Она снимала комнату у очень хорошей женщины. А Косенки были раскулачены. Степа ушел от них в 12 лет к дядьке в Очемчиры, где вместе с ним работал грабарем (возчиком). Выкупали Борика. Но он был уже болен. В селе очень много детей умирали от кори, а у выживших оставались бельма (этот вид кори, говорили потом, оставили немцы). Я понесла Борика к фельдшеру. Он сказал, что надо поставить горчичники и что для лекарства нужна чайная ложка сахара. Свекруха не дала. Хотя у нее был пятилитровый чайник сахара. Хозяйка дала зерен горчицы, я их толкла в огромной ступе, сделала горчицу. Борик бредил, ручки и ножки похолодели. Свекруха говорила, что он умрет. Я намазала горчицу на тряпочку и положила ему на спину. Носила его на руках и плакала, так как он весь извивался, а я все думала, что еще не очень покраснело. В общем, когда сняла горчичник, то под ним на спинке оказался волдырь. Позднее врач в Рахнах говорила мне, что таким зверским способом я спасла сына. От поноса я разжевала дикие груши, что дала хозяйка, и давала ему в ротик. Потом появилась золотуха на глазках. Я на берегу нашла череду, заварила ее в печи в чугунке, умывала его и поила ею. Через три дня все прошло. Хозяйка выдаивала корову до последнего – и полстакана-стакан молока для Борика. Когда пекла хлеб, то обязательно делала лепешку для Борика. А у свекрухи мы на ручной мельнице мололи ячмень и пекли лепешки. Она не переживала за сыновей, что были на фронте. Андрей писал мне каждый день и завещал мне своего сына, если погибнет. Зато свекруха переживала за дочь Наталью, которая работала в Пальмире. Когда она приезжала, обязательно резала гуся. А для Борика не давала ни кусочка. Когда закончился ячмень и осталась большая бочка пшеницы, она сказала, чтобы мы убирались куда хотим, потому что она с дочкой возвращается на Донбасс. Это март сорок пятого года. Я послала телеграмму, и папа сразу же приехал. Занял у кого-то кожушок для меня. Свекруха дала одеяло для ребенка. Папа сразу же нанял подводу, мы ни часу не оставались там и поехали на станцию Лубны. Проезжали Оржицу, где за разбитой техникой не видно хат. В апреле сорок четвертого тут была окружена и уничтожена почти вся наша армия (какая – не знаю). В Лубнах папа взял билет до станции Ярошенко.