Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез

Затянувшись, я спросила:

— Твоя мама знает, что ты куришь?

— Знает.

— И не возражает?

Пожатие плечами в ответ.

Я разглядывала его сквозь облачка дыма, струившегося от наших сигарет. В жизни не видела таких длиннющих и густых ресниц. На подбородке пробивалась щетина, отчего парень казался старше своих пятнадцати. Похоже, я не слишком удачно начала разговор, и решила зайти с другой стороны. Протянула руку и вполне официально представилась:

— Меня зовут Анжела Роджерс.

Он непонимающе уставился на мою ладонь, но потом все же пожал.

— Я Садиг. Садиг Али Мубарак.

— Садик? А-а. — Это объясняло происхождение «задика». — Кажется, тебе достается от других мальчишек.

Он нахмурился, с силой затянулся.

— Они просто ублюдки.

Акцент у него был сильнее, чем у Дины.

— А отец, он тоже не запрещает тебе курить?

— Мой отец умер.

— О, значит, муж Дины — твой отчим?

Теперь он окончательно помрачнел. И я его понимала. Вплоть до настоящей минуты я не думала о Конни в подобных определениях. Но получается, она моя мачеха. Такие слова всегда хочется произнести в сочетании с прилагательным «злая». Наверняка сын Дины испытывал нечто подобное по отношению к ее мужу.

Мы курили вместе еще несколько раз. Я — в основном из-за возможности поговорить ни о чем. Он слушал и кивал. Я, конечно, испытывала определенное чувство вины за курение в обществе подростка. Он все же гораздо младше меня, да и Дина так хорошо ко мне относится. Мне следовало бы оказывать положительное влияние на ее сына, стать ему другом. Думаю, друзей у него вообще нет, но не похоже, чтобы это его беспокоило.

Помню, мы заговорили о религии. Я завалила его вопросами.

— Вы верите в Иисуса?

— Да, но не так, как вы, христиане.

— В каком смысле?

— Мы считаем его пророком, а не сыном Бога.

— Пророком?

— Ну да, как те, что были прежде него, — Моисей, Авраам, Ной.

— И вы не считаете его Мессией?

— Мессией считаем.

— Как своего Господа и Спасителя?

— Не понимаю, о чем ты.

— Он умер на кресте за наши грехи, ради нашего спасения.

Он смотрел на меня, явно не понимая, о чем я толкую. Потом проговорил:

— А почему вы едите Его плоть и пьете Его кровь?

— Чего?

— Хлеб и вино. Священники говорят, что это Его плоть и кровь.

— А, это католики. И, кажется, некоторые другие деноминации. Но не вообще все христиане.

Я поспешила сменить тему, в которой и сама чувствовала себя не слишком уверенно, последние несколько лет испытывая больше сомнений, чем веры. Я полагала, что дважды пережила второе рождение — в шесть лет и в десять. Но всякий раз, что бы ни заставило меня встать перед алтарем и произнести слова Молитвы грешника вместе с остальными, кто последовал призыву Дедушки Пелтона, это чувство быстро улетучивалось. Я начала подозревать, что опыт других людей, их ощущения — смирение, свет, радость — в корне отличаются от моих. Судя по их рассказам, они испытывали такой же душевный подъем, что и я, но в отличие от меня сохраняли его надолго.

Уже месяц я жила в Лос-Анджелесе, и наступил мой восемнадцатый день рождения. Я проснулась рано, в напряженном ожидании чего-то. Хотя никаких оснований, конечно, не было. Как и предполагалось, никто ни слова не сказал, никто не вспомнил про мой день рождения. На работу идти не нужно было, а к Дине не хотелось. Около полудня явился Джейк, принялся стучать молотком в кухне. Я спряталась в своей каморке с библиотечной книжкой. Прошел день, наступил вечер. Ничего так и не произошло. После ужина позвонила мама. Я поговорила с ней из своей комнаты, чтобы никто не слышал. Грустным голосом мама пожелала мне счастливого дня рождения.

— Вчера я вернулась домой, Энджи. Очень расстроилась, что тебя нет.

Дедушка Пелтон тоже взял трубку.

— Твоя мать очень несчастна, Анжела, — сказал он. — Надеюсь, ты это понимаешь.

На душе, разумеется, стало еще хуже. Я попросила у отца позволения взять машину.

— У тебя какие-то планы?

— Ага, с подружкой с работы.

— Валяй, оторвись по полной!

— Хорошо повеселиться, — радостно, как всегда, помахала вслед Конни.

Садиг сидел на бордюре, как обычно. Подрулив к нему, я предложила прокатиться. Он удивился, но приглашение принял.

Мы немного покатались по округе. Я, в общем-то, не представляла, куда тут можно съездить, — Конни с отцом успели показать мне Беверли-Хиллс, Голливуд, пару пляжей.

Там мы в конце концов и оказались — на пляже. Немножко погуляли, покурили. Остановились и долго глядели на океан.

— У меня сегодня день рождения, — торжественно сообщила я океану.

Садиг обернулся ко мне, внимательно посмотрел.

— С днем рождения, Анжела, — произнес он, склонился ко мне и поцеловал. За первым поцелуем последовал другой, и еще, и еще.

Странное ощущение. У меня бывали парни и раньше, последний как раз Денни. Так что это был не первый поцелуй в моей жизни. Но по ощущениям очень похоже — только гораздо лучше. Первый раз я целовалась с соседским мальчишкой в Гарден-Хилл, сопливым и прыщавым. В поцелуях с Денни главным было доставить удовольствие ему. Но то, что происходило между Садигом и мной, не имело ничего общего с первым слюнявым опытом и определенно было гораздо более взаимным, чем с Денни. Задыхаясь, я положила ладонь ему на грудь, чуть оттолкнула.

— Не… не надо, Садиг. Это нехорошо.

В свете фонаря глаза его блеснули. Он, казалось, был потрясен не меньше моего. Запустив пальцы в мои волосы, он осторожно привлек меня к себе и прошептал прямо в ухо, нежно целуя после каждого слова:

— Ты думаешь, это грех?

— М-м, э-э… — Я ничего не соображала. — Нет. Да. Я… не… знаю.

Все слова куда-то подевались.

Он поцеловал меня еще раз, в губы, и говорить было просто нечем, и тогда я горячо ответила на поцелуй. Пока мы оба пытались перевести дух, он пробормотал:

— В моей религии это точно грех. Но у нас есть обычай, мут’а [68] Мут’а (урду) — временный брак. .

— Как это? — На самом деле я уже ничего не понимала.

Он прервался на миг, чтобы поцеловать мою шею, и теперь я окончательно утратила способность сосредоточиться на том, что он говорит.

— Временный брак.

— Временный?

Он поднес мою руку к лицу, прижался губами к внутренней стороне запястья, медленно и чуть касаясь переместился к центру ладони. Мои пальцы касались его губ, лица, нырнули в его густую шевелюру, вынуждая чуть приподняться.

— Брак, у которого есть начало и конец. — Он взял мои руки в свои, нежно продолжая бормотать слова прямо в ложбинку у основания шеи.

В ответ я смогла выдавить лишь невнятное «м-м».

— Это означает, что… это не грех. Есть обязательства. На определенное время.

— Обязательства? Не грех? И… как ты… что ты должен сделать?