Тимоте де Фомбель - Между небом и землей

— Ты русский.

— Да. Из Москвы.

Теперь он прикрывал глаза локтем. Он был ослеплен фарами, как кролик посреди шоссе.

— Опусти руку, я хочу тебя видеть.

Он повиновался.

— Пол просил тебя заниматься машинами?

— Нет. Лошадьми.

Андрей никак не мог разглядеть лицо девушки, но уже понял, кто она.

Этель. Он ждал ее целый месяц.

— Если ты занимаешься лошадьми, почему у тебя руки в таком виде?

Он взглянул на свои пальцы, испачканные машинным маслом, но не ответил. Этель наконец выключила фары.

Затем она прошла несколько шагов по бетонному полу и зажгла электрическую лампочку над верстаком.

Теперь и он ее увидел.

На ней был темно-синий костюм в белую полоску, с коротким пиджачком и широкими брюками, а под мышкой она держала габардиновое пальто, отделанное кожей.

Ее волосы были собраны в узел, она выглядела очень усталой.

Этель вела машину двенадцать часов от самого Лондона, а последние три ночи провела в местах, где больше танцуют, чем спят.

Она смотрела на Андрея, щурясь и не отнимая пальца от кнопки выключателя.

— Так почему у тебя руки в машинном масле?

Андрей встревожился. Эта девушка все видела.

Она что-то подозревала. Он это безошибочно почувствовал.

— Я люблю всякую механику, — сказал он.

— Почему он тебя нанял?

— Я украл лошадь.

И эту фразу Мэри тоже заставляла его повторять, как учительница в школе заставляет ребенка писать и переписывать слова, в которых он допустил ошибку. Я украл лошадь. Я украл лошадь. Эндрю украл лошадь.

— Ты считаешь, это веская причина? — спросила Этель.

Он не знал, что ответить. Она же медленно подходила к чему-то, накрытому черным брезентом. Андрей слегка дрожал, но это было незаметно под просторной одеждой Пола, которую Мэри подогнала по его фигуре.

Этель жестом фокусника сорвала черное покрывало с автомобиля.

— Надеюсь, ты не копался в машине моего отца.

— Я люблю механику, — повторил Андрей.

Это была машина отца Этель — белый «роллс-ройс „Сильвер Гост“» 1907 года выпуска. Самый прекрасный автомобиль на свете. Десять последних лет он простоял здесь, в пыли. И Андрей по ночам возился с ним, стараясь вернуть его к жизни. Он почистил каждую деталь двигателя. И теперь тот заводился с четверть оборота.

— Кто тебя просил это делать?

— Никто.

— Он на ходу?

— Да.

Андрей шагнул к автомобилю. Он хотел показать ей свою работу. Он ради этого всё и делал. Мэри рассказала ему, как Этель дорожит этой машиной. Потому Андрей и взялся за починку.

Он наблюдал за Эверлендом по приказу Бориса Петровича, в расчете на то, что однажды здесь объявится Ванго.

Чтобы выполнить задание, ему было необходимо завоевать доверие Этель. Он положил руку на капот.

— Стой! — приказала Этель. — Убери руку.

Ее глаза были почти закрыты. Голос звучал хрипло — так у нее сдавило горло.

— Запомни: если ты еще раз дотронешься до этой машины, я тебя отсюда немедленно выгоню.

Этель вошла в спальню брата и подкинула в камин охапку хвороста, чтобы оживить затухавший огонь. Пол спал.

Она села в кресло.

Когда-нибудь Этель уже не сможет вот так посреди ночи открыть дверь в его спальню. Она это знала. Ей даже не терпелось дождаться этого дня. Когда у Пола будет семья. Когда придется стучать, прежде чем войти. Когда в замке появятся «личные покои». Когда они оба изменят правила игры.

Когда наконец хоть что-то изменится.

Она протянула ноги к камину.

Для нее и Пола мир застыл со дня смерти их родителей.

Люди вокруг старели, но они не впускали в свою жизнь никого и ничего. «Роллс-ройс» был накрыт темным покрывалом, и такое же покрывало опустилось на их прежнюю жизнь. Никто не имел права в нее вторгаться.

С тех пор ничего не изменилось. Самолет Пола был копией той модели, с которой он играл в детстве. А маленькая Этель «водила машину», еще сидя у отца на коленях.

Нет ничего нового под солнцем.

И сквозь этот длинный ледниковый период пролетел единственный метеор. Это был Ванго. Она любила его. Она любила его всеми силами души.

Но он пролетел так быстро, этот метеор, что она не смогла его удержать, и мир вокруг нее не успел оттаять.

И когда она до утра сидела в прокуренных кафе, когда опьянялась лицами, музыкой, скоростью, — то знала, что этим спасается от тоски по нему.

Проснувшись, Пол увидел в кресле Этель. Он осторожно приподнял ее ноги и пристроил их на сиденье.

Она почти сразу открыла глаза.

Пол улыбался ей. Он включил для нее музыку в маленьком кабинете по соседству.

— Не хотел тебя будить, — сказал он.

— Я тебя тоже.

Она коснулась пальцами его лба.

— Я встретила в Лондоне твоих друзей-авиаторов, — сказала она.

— Им везет, что они видят тебя так часто, Этель.

— Они никак не поймут, чем ты занимаешься.

— Ты же видишь — ничем. Я ничем не занят. А ты?

— Пытаюсь жить.

— Ты выглядишь грустной, Этель. Все думаешь о нем?

— О ком?

Они помолчали, потом Этель вернулась к прежней теме.

— Твои друзья-авиаторы говорят, что ты не умеешь радоваться жизни. Музыка смолкла. Пол пожал плечами.

— У каждого свои радости, — сказал он.

Он поднялся и пошел в кабинет, чтобы перевернуть пластинку.

Летать наперегонки со стаями диких уток или под арками прибрежных скал возле маяка Данкенсби, переправляться верхом через глубокие реки… Вот что было для него радостью.

Из спальни донесся голос Этель.

— Кто этот русский, который ухаживает за лошадьми?

— Да так, бродяга, — ответил он, выходя из кабинета.

Она взглянула на брата.

— Бродяга?

— Бродяга, который искал работу.

— Тебя не удивляет, что сюда случайно занесло русского бродягу?

Он рассмеялся.

— Опять ты за свое… Вдруг это шпион! Семнадцатилетний шпион, пришедший с холода, чтобы следить за двумя сиротами.

Месяц назад у Этель уже возникали похожие подозрения. Она уверяла, что в Эдинбурге кто-то обшарил ночью ее номер в отеле, пока она отсутствовала. На это брат возразил, что ночью надо спать в своем номере.

— Этель, ты видишь людей, которых не существует, и не способна увидеть тех, кто находится рядом. Посмотри на Тома Кэмерона: как он вертится вокруг тебя!

Она пробормотала, улыбаясь:

— Ему давно пора остановиться, не то совсем свихнется.

Нужно сказать, что в последнее время все Кэмероны держали себя весьма странно. Родители Тома приезжали в замок Пола и Этель в состоянии крайнего возбуждения. Всем своим видом они показывали, что посвящены в какую-то тайну. Бросали туманные намеки, говоря ни к селу ни к городу о том, «чего им не положено знать» или «о чем следует пока умалчивать». И чем больше родители суетились, тем бледнее становился их сын, ежась от стыда и пряча глаза.