Уильям Сароян - Отважный юноша на летящей трапеции (сборник)

Не проходит и получаса, как снова раздается стук в дверь. Я отворяю и вижу мужественную фигуру молодого человека в офицерской форме. Очевидно, это породистый типчик с университетским образованием, жизнерадостный и совсем не дурак.

– Энрико Стурица? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я. – Входите.

– Меня зовут Джеральд Эплби, – говорит молодой офицер, протягивая руку.

– Очень приятно познакомиться, – отвечаю я. – Хотите присесть?

Молодой мистер Эплби принимает мое приглашение, достает портсигар, открывает. Я угощаюсь сигаретой, мы закуриваем и начинаем разговор.

– Мне стало известно, что мистер Ковингтон приходил за вами сегодня утром, – говорит мистер Эплби. – Судя по его рапорту, вы не особенно, если так можно выразиться, жаждете следовать в штаб полка. Мой начальник, генерал Эгмонт Пратт, предложил мне побывать у вас и провести с вами беседу в надежде убедить вас в необходимости вашего безотлагательного участия в нынешней войне, пока цивилизация не оказалась в опасности.

Эплби – занятный экземпляр. Он примечателен тем, что только война и опасность, угрожающая цивилизации, способны возвысить его над узколобостью и пустотой его существования.

– С чего вы взяли, что цивилизация в опасности? – спрашиваю я. – Кто вам это сказал?

– Если мы не разгромим врага, – шпарит молодой Эплби, уходя от ответа, как мальчишка, – то цивилизация будет разгромлена, и настолько основательно, что весь мир снова погрязнет в беспросветном варварстве.

– О какой цивилизации вы говорите? – спрашиваю я.

– О нашей цивилизации, – говорит мистер Эплби.

– Что-то не заметно, – отвечаю я. – К тому же я и сам не прочь погрязнуть в беспросветном варварстве. Думаю, это будет здорово. По-моему, даже самая утонченная публика с удовольствием пожила бы лет сто в варварстве.

– Мистер Стурица, – сказал молодой офицер, – говорю вам как молодой человек – молодому человеку, прекратите дерзить и вступайте в ряды наших братьев, борющихся с разрушительными силами, которые угрожают всем благородным и здравым чувствам человека.

– Вы уверены? – спрашиваю я.

– Мы должны сражаться за демократические традиции и, если необходимо, умереть за них.

– Вы хотите умереть? – очень вежливо осведомляюсь я.

– За свободу, да, – отвечает мистер Эплби.

– Тогда, – говорю, – я скажу вам, как это сделал Жюль Паскен. По-моему, он проделал это очень изысканно. Он залез в горячую ванну, легко перерезал себе запястья и истек кровью искусно и безболезненно. Существуют, конечно, и другие, не менее искусные способы. Не рекомендую, например, бросаться с небоскреба. Это слишком поспешный и нервический способ – одна из современных тенденций в самоубийстве. Лично я умирать не собираюсь. Как писатель я собираюсь прожить как можно дольше. Я даже надеюсь пережить три-четыре войны. Я отмерил себе неопределенно долгий срок жизни.

– Не понимаю вас, – говорит мистер Эплби, – вы – сильный молодой человек. Не страдаете болезнями. У вас прямая осанка солдата, и все же вы делаете вид, будто не желаете участвовать в этой войне, которая положит конец всем войнам – в исторической войне. Вам представилась возможность участвовать в самом необычайном событии на земле. Наши военно-воздушные силы превосходны. Наши химические войска готовы массово уничтожать противника. Наши танки самые большие, стремительные и смертоносные. Наши большие пушки больше, чем большие пушки противника. Наш флот в три раза превосходит флот неприятеля. Наша разведка работает как часы, и нам известны все вражеские секреты. Наши подводные лодки готовы потопить все корабли противника. А вы сидите и делаете вид, будто вам нет дела до самой благородной войны всех времен и народов.

– Вот именно, – отвечаю я, – у меня нет ни малейшего желания громить врага. Я в упор не вижу никаких врагов. С кем вы собираетесь воевать? С Германией? Францией? Италией? Россией? С кем? Мне очень даже нравятся и немцы, и французы, и итальянцы, и русские. Мне бы и в голову не пришло оскорбить русского. Я – большой почитатель Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова, Андреева и Горького.

Глубоко уязвленный, мистер Эплби встает.

– Ну что ж, отлично, – говорит он. – К сожалению, мы еще не получили необходимых полномочий, чтобы требовать участия всех здоровых молодых мужчин, но наш департамент пропаганды трудится денно и нощно; мы намерены добиться всеобщих выборов и победить. Это всего лишь вопрос времени – и тогда весь ваш равнодушно-трусливый сброд окажется на фронте, где вам и место. Уверяю вас, мистер Стурица, никуда вы не денетесь от войны.

В этом, пожалуй, он прав, подумал я.

– Заходите как-нибудь, – предлагаю я, – побеседуем об искусстве. Неисчерпаемый предмет. Чем больше о нем говоришь, тем больше хочется говорить или молчать.

Я снова возвращаюсь к короткому рассказу, на сей раз немного огорченный. Но что толку! Война не даст мне его написать. Ее тень ложится на всякую работу и делает тщетными все надежды на будущее. Вместо того чтобы сидеть и киснуть, я выхожу из дому и направляю свои стопы к публичной библиотеке. Я вижу людей и замечаю – что-то на них нашло. Они не такие, как вчера. Перемена едва уловима и трудно выразима, но я вижу – они какие-то другие. Интересно, а остался ли я таким, каким был? Разумеется, остался, говорю я себе, но в то же время мне в это не верится. Люди, подобные мне, кажутся такими же, но это не так. Я чувствую в них перемену, но не могу уловить, что же изменилось во мне. Я пытаюсь изо всех сил оставаться тем же, каким я был, но, вопреки стараниям, у меня это не очень-то получается. С каждым мигом я слегка, но наверняка меняюсь.

Перемена в людях – это истерия; она еще не дошла до точки кипения, но нагнетается исподволь. Я надеюсь, перемена во мне не приведет к началу истерии. Я вполне спокоен. Но не могу отрицать, что мною потихоньку овладевает злоба, и возникает подсознательное желание врезать первому попавшемуся под руку молодчику, которому вздумается зазывать меня на войну. Я подсознательно считаю, что так мне и надлежит поступить – врезать этакому кретину.

Вечером я возвращаюсь к себе и обнаруживаю кузена Керка-младшего, который крутит на фонографе «Элегию» Массне в исполнении Карузо. Кузен курит сигарету и с умиротворенным видом слушает величайшего певца в мире, который, по его мнению, является одной из величайших личностей на свете.

– Ну, что скажешь о войне? – спрашиваю я.

– А что о ней скажешь? – отвечает он вопросом на вопрос.

– Что ты о ней думаешь?

– Ничего я о ней не думаю, – говорит кузен.

– Неправда, – говорю я. – Что ты чувствуешь? Тебе семнадцать. Скоро они тебя забреют в солдаты. Что ты об этом думаешь?