Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]

Петро поднялся с рюмкой в руке, обвел взглядом притихшее застолье, увидел, как насторожился Матвей Сахута: приставил ладонь козырьком к уху, надеясь что-то услышать о сыне, — в душе он очень жалел, что Андрей не приехал, и Катерина сидела грустная. Петро это понял, но повернулся к юбиляру:

— Дорогой дядька Иван! Ты не просто круглый отличник, как здесь уже говорили, ты великий жизнелюб, неутомимый труженик. Не поленился собрать нас. А тетка Валя столько всего наготовила…

— Так она ж не одна! И мы пособляли, — снова подала голос Параска.

— И вам спасибо, тетка Параска. Если б не позвал нас Иван Егорович, мы б и сидели, как кроты, в своих квартирах. А так и Николай Артемович отложил все дела… И Андрей Матвеевич Сахута очень хотел приехать. Но его недавно избрали первым секретарем райкома партии. У нас, в Минске. Не смог вырваться…

— О, какие у нас люди! — поднял вверх руку с вилкой, на которую нацепил колечко колбасы, Бравусов. — Во, кадры растуть! Хвактически, молодцы хатыньчане!

Тамара, его жена, до этого сидевшая молча, дернула мужа за рукав:

— Дос тебе болботать! Дай человеку сказать.

Но в защиту тамады выступил Микола Шандобыла:

— Он имеет право. При исполнении. Но давайте послушаем Петра Захаровича, — серьезно сказал он.

Все притихли, непривычная тишина повисла над столом.

— Дорогой Иван Егорович! Много пожеланий высказали тебе. Трудно что-нибудь добавить. Потому я присоединяюсь ко всему сказанному. Еще раз пожелаю крепкого здоровья. Чтобы счастливо жилося, чтобы в хате все велося. Чтобы в горохе были колосья, а в ячмене стручья…

Все дружно засмеялись, а Параска и здесь выдала свой комментарий:

— Ой, Петрок Захарович, ты пожелай етого всем нам. Всему колхозу. Чтоб у ячмени стручче попадалось, — прикрывая ладонью беззубый рот, не утихала Параска.

— Ну и последнее пожелание. Чтобы дед Иван не знал беды, а внуки — муки. Твое здоровье, Иван Егорович! — Петро одним духом осушил рюмку.

— Больше не пей, — тихо прошептала Ева. — А то сердце заболит.

Петро согласно кивнул, ласково обнял жену за плечи и поцеловал. Ева еще больше покраснела, застеснялась, но ей было приятно, она чувствовала, что это не показная ласка, а от души. Петро действительно любил Еву все крепче, он радовался, что она захотела поехать в его родную деревню.

Тем временем Костя Воронин растянул меха гармошки, сам именинник взял бубен-барабан, встряхнул его, бубен отозвался звоном всех своих прибамбасов. Женщины дружно сыпанули в танцы. И первой была Ксеня, гармонистова жена, красивая, стройная, ясноглазая. Она пригласила своего старшего брата Миколу. Петро залюбовался этой парой. Захотелось рассказать Еве, что Ксеня родилась летом сорок третьего, а осенью деревню сожгли отступавшие немцы, что этот русоволосый плечистый мужчина с гармошкой — сын полицейского. Был лучшим трактористом в колхозе, а теперь бригадир механизаторов.

Танец окончился. Микола, обняв Ксеню, подошел с ней к гармонисту.

— Костя, дай-ка вспомнить молодость. А ты со своей женой потанцуй.

Микола любил свою младшую сестру, переживал, что у нее нет детей.

— О, дорогой Артемович! Я никогда не забуду те вечеринки, когда ты играл в клубе, — воскликнул взволнованный Иван Сыродоев. — Сыграй-ка полечку. Валюша, иди сюда. Лучшей партнерши, чем жена, в Хатыничах нет.

Иван оглянулся, ища, кому бы передать бубен, и услышал голос Петра:

— Егорович, дай я попробую. Когда-то любил барабанить…

И вот они уселись рядом: председатель райисполкома и тележурналист — дети наполовину сожженной деревни, дети малограмотных родителей, дети Прибеседского края.

Микола пробежал пальцами сверху вниз, будто вспоминал, где какая клавиша-пуговица, на своем ли она месте. А Петро тряхнул бубном, и он залился звоном. Иван, именинник, и Валя ждали музыки. И вот послышались сначала робкие, тихие аккорды.

— Веселее, Артемович! — озорно крикнул Иван, лихо топнул, закружил партнершу.

Не усидел и большой любитель танцев Владимир Бравусов, но пригласил не жену, а Ксеню. Больше никто не рискнул выйти в круг, да и места было маловато, а полька требует простора для полета. Это не современная толкотня, когда на пятачке танцуют, точнее — толкутся, словно комары весенним вечером, парни и девчата.

Петро очень жалел, что нет Андрея. А если бы еще Павел, друг детства, приехал — был бы праздник для души. Под звон бубна его душа молодела, будто пела. Он радовался, что не сломался, когда комиссовали из армии, не сложил крылья, когда развалилась семья. Теперь все идет на лад. И в деревне он увидел несколько новых пятистенок — значит, Хатыничи молодеют.

Когда окончился танец, взволнованный, обрадованный Долгалев, который раньше мало говорил, громко крикнул:

— Молодцы, земляки! Дороженькие мои, умеете вы работать. Умеете и веселиться. Знаю, что и воровать умеете, — улыбнулся он. Потом тихим голосом подозвал к себе Миколу и Петра, решительно взялся за горлышко бутылки.

— Касьянович, извини, — отказался Микола. — Завтра ехать рано.

Петро поднял полную рюмку, но увидев настороженный взгляд Евы, чокнулся и только пригубил горького зелья. Долгалев не стал уговаривать пить до дна, ему хотелось поговорить с минским гостем.

— Если б ты знал, дороженький Петро Захарович, как я радовался, когда увидел тебя на экране! Ну, думаю, молодцы хатыньчане. Где их только нет!

Павел Радченко — полковник уже. Минувшим летом приезжал. Мы с ним виделись. Микола возглавляет советскую власть в районе. Андрей Сахута — первый секретарь райкома в Минске. Глядишь, и в ЦК будет. От, переживал я, браток, как Машеров погиб. Как это могло случиться? Куда охрана смотрела? Такого человека не уберегли! Пошла чутка, что в Москву его хотели забрать. Это правда?

— Такие разговоры были. Насколько это правда, не знаю. Думаю, он там был бы на месте.

— А то поставили премьером еще одного деда. Тихонову — семьдесят пять! Какой он руководитель правительства! Из него песок сыплется, — Долгалев понизил голос. — А Горбачев — выскочка комсомольский, уже член Политбюро. Машеров пятнадцать лет ходил в кандидатах. Брежнев боялся переводить его в члены. Чтобы не спихнул с кресла. Петра Мироновича в России люди любили. И на Кубе, и в Китае. И во всем мире… Не могу успокоиться до сих пор.

Петро почувствовал, как дрогнул голос собеседника, увидел, что тот готов заплакать, начал утешать:

— Такова судьба человека, Касьянович. Мог в партизанах погибнуть…

— Твоя правда, Петро, — вздохнул Долгалев. — И я мог бы уже давно загнуться… Давай допьем рюмки. И больше не будем. Пойду к сестре. Переночую. А завтра поедем на кирмаш. Ты не передумал?

К разговору прислушивалась Ева, услышав про кирмаш, кивнула, мол, не отказывайся.