Виктор Трихманенко - Небом крещенные

Шестнадцатая учебная группа заступила в караул на аэродроме. Начальником караула, его помощником, разводящим пошли курсанты — все свои ребята. Впереди сутки вахты. Хоть и скучно стоять с винтовкой где-нибудь в дальнем углу аэродрома, а все-таки лучше, чем на занятиях: можно думать о чем-то хорошем, мечтать о времени, когда ты летчиком-истребителем отправишься на фронт, проведешь десятки победных воздушных боев, в одном из которых будешь нетяжело ранен, а потом твоя же часть освободит от врага рабочий поселок у Горячего ключа, и ты увидишь мать, сестренку и отца, которые по счастливой случайности все останутся живы-здоровы. За четыре долгих часа пребывания на посту можно сочинить в уме целую повесть. Особенно ночью, когда вокруг темень и тишина и самолеты спят под брезентовыми чехлами.

От кого и что тут охранять, собственно говоря? За условной границей аэродрома простирается бескрайняя степь, никого там нет, раз в неделю проедет старый казах на ослике, напевая древнюю монотонную песню, — так что, ему нужен твой самолет?

Отстояв четыре часа, Вадим Зосимов пришел в караулку. Поужинал, завалился на нары. После легкого ужина, состоявшего из полумиски водянистого пюре и кусочка соленой, вымоченной до костей рыбы, не спалось. "Таким ужином только балерин кормить", — подумал Вадим. Перевернулся несколько раз с боку на бок и начал было дремать. Его толкнули в бок. Открыл глаза: Булгаков.

— Чего тебе, Валя?

— Вставай, пойдем второй ужин рубать, — шепнул Булгаков.

Сон как рукой сняло.

Булгаков шел по тропинке, спускаясь в овраг, Зосимов — за ним.

— Наши ходили в эскадрилью за ужином и по дороге прихватили сахарной свеклы, — рассказывал Булгаков. — На путях стоял состав, на платформах буряки. Они тут, в Средней Азии, здоровенные растут, по полпуда каждый. Натаскали, сколько могли унести вчетвером.

В овраге тлел костерок из саксаула. Над ним висело ведро, и в нем аппетитно булькало.

— Готово, кашевары? — окликнул Булгаков начальственным тоном, он ведь сегодня разводящий.

Вместо ответа Костя Розинский протянул ему на острие ножа ломтик упаренной свеклы. Шкапа даже разговаривать ленился.

Булгаков пожевал.

— Немного хрустит и горечью отдает. Надо еще минут пятнадцать поварить.

— Вы их варите? — спросил Вадим. — Эх, разве так! Их же надо печь в золе, пирожное получится.

— Ладно тебе выдумывать! — отмахнулся задетый "кашевар".

— Я не выдумываю. А вот ты, Шкапа водовозная, ни черта не соображаешь.

— Пошел ты знаешь куда?..

— Сам пошел!

— Слушай, Вадим, вон лежит целая куча свеклы, — вмешался Булгаков. — Бери и делай, как ты знаешь. Пока эти сожрем, твои подоспеют на второе.

Ведро сняли с костра. Костя Розинский по праву кашевара делил. Вадиму протянул миску, наполненную с верхом.

— Рубай. А то ты с голодухи злой, как собака.

Дымящаяся, пахнущая растворенным сахаром, свекла вызвала у Вадима головокружение. Наверное, и у других тоже так. Все жевали, чавкали, дули на свеклу, раскаленную, как саксаул, о разговорах забыли. Вадим ел и делом занимался: разгреб тлевшие угли костра, заложил туда с десяток корней свеклы, притрусил горячим пеплом.

— Добрый замес. Через часок понюхаете, — пообещал он.

Покончив с порциями, закурили. Повеселели, заговорили.

Костя разложил по мискам, что оставалось в ведре.

В полночь поспел Вадимов замес. Свекла, испеченная в золе, показалась мармеладом. Ребята дружно хвалили Вадима. Даже Шкапа подбросил ему вялый комплимент.

У курсанта вечно голодный блеск в глазах. Голодному хочется только одного — поесть. V сытого в голове начинают роиться и другие мысли.

— Тоска зеленая, братцы, — проговорил Зосимов. — Сколько времени нас маринуют? Год с лихом, а?

Пригорюнились ребята, обманутые в своих пылких юношеских мечтах. Дома, в аэроклубе каждому ведь было сказано: ты теперь почти готовый летчик, на истребителе тебя немного покатают и жми на фронт, большого перерыва в полетах, боже упаси, допускать нельзя, а то потеряешь квалификацию. Давно все это в прошлом, давно забыто. Не дают летать им, крылатым. А как хочется! Не только потому, что их призывает фронт, где без них очень трудно. Пилоты — это такие особенные люди, можно сказать — уже не совсем нормальные люди: без неба начинают хиреть и сохнуть, как деревья без воды.

Костер, одолеваемый холодным вечным сном, изредка подмаргивал огненными глазками, прежде чем совсем их закрыть.

В темноте прозвучал голос Зосимова:

— Давайте сами подлетнем!

На голос повернулись.

— Тебе что-то приснилось после двух порций свеклы? — язвительно спросил Булгаков.

Вадим не обратил на насмешку внимания. Продолжал спокойно и обстоятельно — видно, мысль нелегально подлетнуть зародилась у него давно:

— Там, в конце самолетной стоянки, стоит ПО-2. Наш знакомый, все мы на нем летали в аэроклубе самостоятельно. Машина заправлена бензином и маслом, я проверил. Встать ранехонько, на рассвете, взлететь, походить над пустыней и вернуться — никто не заметит и не услышит…

— Взлетать надо на юг, чтобы сразу уйти отсюда, — невольно включился в крамольный разговор начальник караула.

— А на посадку заходить с обратным курсом, — подсказал Булгаков.

Черт возьми, до чего же заманчиво! И совсем просто и, кажется, безопасно.

— Никто не пикнет? — спросил карнач [3] Карнач — караульный начальник. .

— В карауле сегодня только наша группа. Вроде некому, — подал голос Костя Розинский. В тоне, каким это было сказано, прозвучала твердая уверенность. Они друг друга давно и хорошо знали.

— Кто полетит первым? — спросил Булгаков. Он уже увлекся, не остановить.

— Я слетаю, — вызвался Зосимов.

— Мы о тобой вместе сядем, — предложил Булгаков: — Ты в первую кабину, а я во вторую.

— Ладно. Руководить полетом буду я! — решил начальник караула, веселый по натуре парень. И пошел дурачиться: — Розинский, ко мне!

— Слушаюсь! — Костя вскочил, включаясь в игру с несвойственной ему прытью.

— Выдать летному составу по два буряка.

— Есть.

— И один принести руководителю полета. В зубах.

Поднялся смех, посыпались со всех сторон остроты. Эта штука, которую они задумали, веселила их, тревожила и притягивала к себе неотвратимо.

С рассветом началось.

Из всего караула на посту остался единственный часовой. Он смотрел только в одну сторону — туда, где через овраг был переброшен мостик. Лишь с этого направления мог появиться поверяющий караулы, другого пути на аэродром из городка нет. Если появится, часовой увидит его издали, сейчас же подаст сигнал тревоги, и ребята успеют разбежаться по своим постам. Бдительность эта на крайний случай. Вряд ли будет поверяющий: если уж ночью не пришел, то теперь, утром, не придет.