Олжас Жанайдаров - В середине дождя

— Слушай, а меня за избиение ребенка не посадят?

— Почему избиение? Шел, поскользнулся, упал, — ухмыльнулся сзади первый.

Я оглянулся на него, повернулся обратно и в тот же миг получил сильный удар по лицу от Кваса. Я упал и стукнулся затылком об асфальт. С трудом поднялся.

— И второй — для профилактики, — сказал Квас и нанес еще один удар, как только я встал на ноги.

Я оперся на руку, сел. Потрогал губу — шла кровь. Квас присел рядом на корточки.

— Ты, наверно, все понял, — сказал он. — Почувствовал себя героем-любовником? В следующий раз двумя ударами не обойдешься. Будь паинькой.

И вскоре они ушли. Я посидел на асфальте, потом мне все-таки удалось встать. Голова гудела, как холодильник. Я сел на скамейку, порылся в карманах джинсов, нашел платок. Приложил к разбитой губе. Под левым глазом образовывался синяк.

Я услышал приближающиеся шаги. Торопливые, суетливые. Это была Таня. Она подбежала ко мне, и я почувствовал ее горячее дыхание. Таня присела передо мной. Ее глаза были полны тревоги.

— Как ты? Он бил тебя? — Она взяла двумя руками мое лицо. — Здесь темно. Я не вижу. Пойдем под фонарь.

Мы прошли к свету. Таня осмотрела меня.

— Вот сволочь. Гадина. Убью его. Сильно болит? — спросила она.

— Ничего. Пустяки. — Я попробовал улыбнуться.

— Я должна была это предвидеть. Какая же я дура. Я одна во всем виновата.

Таня вздохнула, потом прижала чуть-чуть к себе. Сказала, глядя в глаза:

— Я приношу тебе одни неприятности.

— Неправда.

Я отнял платок от лица. Кровь уже спеклась. Таня достала пятикопеечную монету. Приложила к моему синяку и сказала:

— Та самая монетка. Лучше бы тогда выпала "решка".

— Нет. Хорошо, что тогда выпал "орел", — сказал я.

На следующий день в лагерь пришла пасмурная погода. Дождь начал идти с самого утра. А, может, он начался еще ночью. Определить точно я не мог — когда проснулся, он уже шел. По окну стекали капли, был слышен мягкий и настойчивый шелест, в палату лился серый, меланхоличный свет. Небо было стянуто свинцово-грязной пеленой, деревья были похожи на мокрых псов с зеленой шерстью.

Губа почти не болела, правда, синяк под глазом как будто стал больше. Вчера на вопрос вожатых и ребят о том, что со мной произошло, я ответил объяснением в духе "шел, поскользнулся, упал". Никто мне не поверил, но и допытываться не стали.

Пасмурная погода, видимо, принесла с собой такой же пасмурный аппетит. Я вяло ел гречневую кашу, то и дело посматривая в сторону Таниного стола. Но Тани там не было — на завтрак она не пришла.

Не пришла Таня и на обед. Увидел я лишь Кваса — он, как ни в чем не бывало, сидел за своим столом. Пару раз он посмотрел в мою сторону, и на его лице при этом возникала ухмылка. В "тихий час" я не спал и глядел в окно. Дождь шел, не переставая.

Когда Таня не пришла и на полдник, я решил зайти к ней в палату. В палате оказались три девчонки. Две из них на мой вопрос, где Таня, пожали плечами, третья сказала:

— Она в середине "тихого часа" куда-то ушла.

Я вышел на улицу. Дождь немного стих. Раскрыв зонт, я медленно побрел по аллее, мимо темных от влаги кустов, скамеек, фонарных столбов. На улице почти никого не было — кто-то ушел в игротеку, кто-то в главный корпус, но многие остались в палатах. Асфальт почти утоп под лужами — его поверхность своим видом напоминала карту Канадского архипелага. Я осторожно перешагивал через ручейки, зигзагами текшие по аллее.

Главный корпус остался позади. Я вошел в лес и свернул к реке. Тропинка была глинистой и скользкой, я пошел по траве — она чавкала под ногами, к подошвам кроссовок липли стебельки и листочки. В лесу дождь был почти незаметен — капли застревали в листве, хвое, на ветках. Донизу добиралось лишь тихое шуршание. Оно было похоже на звуки, издаваемые виниловой пластинкой, когда песня еще не началась или уже закончилась.

Я прошел мимо пляжа и взобрался на пригорок, к своему местечку. Здесь я Таню и увидел. Она сидела на маленьком бревнышке, без зонта, в курточке без капюшона. Увидев меня, она чуть-чуть улыбнулась, но ничего не сказала. Я сел рядом и приподнял зонт так, чтобы он накрывал нас двоих. Некоторое время мы молчали.

— Я знала, что ты придешь, — сказала наконец Таня.

Ее обычно звонкий голос был тих. Я посмотрел на нее, но она глядела вдаль.

— Как твой синяк? — спросила Таня.

— В порядке. До свадьбы заживет.

Она кивнула, но головы не поворачивала.

— А почему ты без зонта? — спросил я. — У тебя все лицо мокрое.

— Это не дождь.

Таня наконец посмотрела на меня. Ее карие глаза будто отяжелели от чего-то, стали больше. Она отвела взгляд и опустила голову.

— Что случилось? — спросил я.

Таня ответила не сразу.

— Я сегодня ночью не спала. Не могла уснуть. Только в подушку плакала. — Таня все смотрела вниз — Он с Ленкой целовался. С моей подругой. На моих глазах. Специально. Ладно, это я переживу. Но…

Она глубоко вздохнула, будто что-то сдерживая в себе.

— Он сказал, что никогда ко мне ничего не чувствовал. Ему было просто лестно мое внимание. Просто самоутверждался. Повышал свой авторитет среди ребят. Он сказал, что на самом деле хотел только одного: переспать со мной. Он сказал, что специально распускал в моем отряде обо мне пошлые сплетни. Он сказал… Он назвал меня… А еще…

Она не закончила. Не смогла закончить. Отвернулась, потому что это был не дождь.

— Почему нельзя просто уйти? Почему надо обязательно напоследок говорить и делать гадости? Зачем?

Эти слова Таня произнесла уже сквозь слезы. Она плакала. Я взял ее за руку. Она вытирала слезы, но они возникали снова и снова. Она все хотела закончить, но и слова возникали снова и снова.

— Если это правда — я его ненавижу. Если это ложь — я его не понимаю. Значит, он просто хотел сделать мне больно. И он своего добился.

Таня сжимала мою руку.

— Мне и так было плохо. Зачем же… — Она говорила срывающимся голосом. — Ведь лежачего не бьют… Зачем?..

Больше она ничего не говорила — только беззвучно плакала. Дождь стал идти сильней, будто соревнуясь с ней. Я держал Таню за руку. Мне хотелось что-то сказать, но слов не находил. Потом понял — и тепла руки достаточно.

Через десять минут дождь неожиданно закончился. Небо постепенно начало светлеть, послышался посвист птиц. Река, до того исходившая рябью, замерла. Я сложил зонт, посмотрел на Таню. Она уже не плакала. Не глядя на меня, тихо сказала:

— Прости. Я никогда не плачу при ком-то. Даже при родителях.

— Ничего, — я легонько сжал ее пальцы.

Таня вздохнула, тряхнула головой. Ее челка сбилась.

— Я до сих пор не научилась разбираться в людях, — сказала она. — И до сих пор верю в женскую дружбу.

— Зачем ты со всеми ними общаешься?