Геннадий Башкуев - Маленькая война

— Это не важно, бабушка.

Мы вышли во двор. Шофер «Волги» упал на руль — отсыпался за ночь. Увидев нас, староста Кургузов заволновался в окне, расплющил нос о стекло.

— Где ты был? Мы тебя везде искали! — с удовольствием гаркнул я во все горло.

— Товарищ заболел… Боялся один остаться… Чудной… — уклончиво бормотнул команданте.

Догадываюсь, что «товарищ» — женского рода… Про чердачный разговор, ясное дело, молчок. Не сговариваясь, мы поглядели вверх… Я вздрогнул.

В окне Дома специалистов застыла маска — неживое, белое лицо. Не мигая, Рада смотрела в небо…

— Мамаюкэру, Мамаюкэру, Мамаюкэру, Мамаю!.. — знакомый шкет голосит на весь двор. Сзади плетется на кривых ногах «такса», преданно заглядывает хозяину в рот.

Я спешно докладываю команданте о пользе карбидных гранат, «языке», а также о том, что Зауда готова применить в драке обрез, заряженный дробью.

Команданте молчит, поглаживает подбородок.

Я снова и снова говорю, исходя из последних данных о противнике. На дне портфеля, как у опытного подпольщика, ждет своего часа пистолет-самопал. Страх вытравляют еще большим страхом. Я вдруг обнаруживаю, что не боюсь драки, а жду ее со спокойствием гладиатора.

Карбид можно добыть возле бомбоубежища. Там идет ремонт. Услышав про бомбоубежище, команданте проводит по лицу рукой, будто хочет проснуться.

Во дворе — язык на плечо! — появился связной. С колокольни засекли на том берегу дымок и хлопок в кустах. Зауда сделала пробный выстрел. На мосту уже дважды возникали разведгруппы противника…

Команданте молчит.

Я увожу связного в сторонку и приказываю делать карбидные гранаты. Связной, заложив в рот пальцы, оглушительно свистит… Дребезжат стекла барака. Староста Кургузов приник лысиной к подоконнику — залег, как при артобстреле.

— А меня возьмете? — выныривает из-под руки сопливый шкет со своей «таксой». Собака виляет хвостом.

— Отстань, — говорю на ходу.

Мой Боливар спешит в баню на всех парах. В бой надо идти, смыв грязь, женские духи и сомнения. Я нетерпеливо оглянулся. Команданте сильно отстал. Он некрасиво западал на бок и с трудом подтягивал ногу, — ту, что короче. Впервые я увидел, что Хромой Батор по-настоящему хромой.

15:00. «Мы будем жить при коммунизме!»

Образцово-показательная общественная горбаня № 1 — местная достопримечательность и точка паломничества. Над двухэтажным зданием, с темными подтеками и окнами-бойницами, гордо реет алый стяг — в праздники и будни. По числу помывок на душу населения горбаня № 1 далеко опередила горбаню № 2, а по количеству посещений — драмтеатр, краеведческий музей, библиотеку, общепит, сапожную мастерскую, парикмахерские и станцию юных техников. Здесь работает коллектив коммунистического труда. Здесь добились экономии горячей воды и расширения прейскуранта. Здесь не дают пиво на вынос. Здесь воспрещен вход в женское отделение мальчикам старше шести лет.

Едва в упорной схватке одолеешь тяжеленную, на висячей гире, дверь, — на тебя выливается ушат сведений и предостережений. Вымпелы, плакаты, стенды, таблички…

Хромой Батор с непривычки вертел головой, шевелил губами. «Штраф три рэ», — разобрал он одинокую надпись на стене, вымазанной свинцовой краской.

— За что три рэ?

Отвечать на глупые вопросы было некогда. Со всех сторон напирали, толкались локтями, словно все эти дяди и тети решили поиграть в знакомую по детским годам игру под названием «жми масло». После суматошного барахтанья в людском море меня щепкой вынесло к окошечку кассы.

— Веников нет!!! — завопила в мегафон кассирша. Уши заложило.

Людская волна схлынула. Счастливые обладатели веников ринулись вверх по лестнице. Пришлось покупать мокрый веник у свежевымытого розовощекого типа за полцены.

В предбаннике — черным-черно, но без толкотни. «Еще один!» — гнусавит за шторкой банщик в видавшем виды халате. «Еще одного» расталкивают соседи, и он, оборвав легкий сон, не веря себе, занимает тесную кабинку. Очередь парилась в верхней одежде, покашливая и всхрапывая.

15:00… Такими темпами нам не поспеть к бою.

Команданте уставился на гигантский, до потолка, стенд с трехметровым красавцем в комбинезоне и с молотом в руках.

«Моральный кодекс строителя коммунизма» утверждал, что человек человеку — друг, товарищ и брат. Строитель коммунизма обязан быть примером, хорошим семьянином, нетерпимым к проявлениям хулиганства, национализма и прочего, не пить и хорошо работать… Красавец со стенда безмятежно улыбался, здоровый румянец говорил о том, что он только что смыл все свои грехи в мужском отделении образцово-показательной общественной горбани № 1.

Хромой Батор напряженно шевелил губами…

Меня больше интересовало другое. Наискосок игриво хлопала дверка, колыхалась занавеска и на мгновение сверкала голая пятка. Сердце бухало в горле: вход в женское отделение мальчикам старше шести лет был категорически воспрещен. Я приравнен к мужчинам, но в строители коммунизма не гожусь…

Вдруг женщины загомонили. Расталкивая очередь березовым веником, к двери с криком «Ударник комтруда!» прорвалась тетя Зина и сгинула за занавеской… Я оглянулся кругом и не заметил Семена Самуиловича, мужественно сбежавшего в дамскую парикмахерскую.

— Мы будем жить при коммунизме… — ахнул Хромой Батор.

А то как же! И песня такая есть. В праздники по радио передают. Я насвистел мотив. Дяденька у двери проснулся и погрозил пальцем.

Хромой Батор продолжал изучать программу строительства коммунизма. Я мог отбарабанить ее с закрытыми глазами. Мне даже снилась магическая цифра — «1980». Цифра эта переливалась всеми цветами и была облеплена не то повидлом, не то сахаром…

Мы с команданте переглянулись: одна и та же мысль посетила наши грешные головы. На вершину коммунизма мы взберемся в тридцать лет… по сути, стариками. Если к тому времени у нас не выпадут зубы, то будем бесплатно жрать конфеты. Тридцать?.. Лучше поздно, чем никогда.

16:00. Участковый проявляет участие, а команданте шутит

— Пацаны, куда спешим? — окликнул нас, таких чистеньких, Батиста. Лицо его от долгого пребывания в парилке побагровело, белки глаз окровянились. Он распахнул пальто: — Уф-ф! — По усам и вискам струился пот.

Я насторожился, убрал портфель за спину — пистолет был замотан в грязное белье.

— Уф, хорошо! — воскликнул участковый.

Мы согласились. По телу разлилась истома, воздушные пузырьки заполнили каждую клеточку — впору полететь. Не пускала лишь коварная улыбка Батисты.

— Гуляем, пацаны! Воскресенье! Айда, я угощаю…

И, как мы ни упирались, завел нас в буфет при горбане № 1.

Буфет тоже был образцово-показательным. Красный вымпел гордо плыл в табачном дыму над бочками пива и мокрыми головами помытых граждан. «Не курить!», «Да здравствует 45-я годовщина Великого Октября!» — аршинные буквы осеняли чепец с брошью. Буфетчица в чепце с брошью — размалеванная и сдобная — жевала серу, не глядя, наполняла кружки пенистым напитком, одним глазком оценивала сдачу, лениво переругивалась с выпившим клиентом, хихикала в ответ на шутки другого, помоложе, гляделась в зеркальце и сердито доливала пиво после отстоя пены. Все это она делала одновременно! Честное пионерское!