Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

— А, что за баба! Всего-то она боится!

Разомлев у огня, Аманда Карруска поднимает юбку, оголяя голени.

— Если ты хочешь, я возьму палку и пригоню его сюда. — Голова ее подается вперед, так что платок сползает. — Хочешь?

— Что ж он, собака, по-вашему, что ли?

— А то нет? С твоим-то вечным потаканием он и делает, что хочет. Вот гляди. — Возмущенная, она протягивает ей руку. — Свалил меня с ног и укусил.

— Ну и чего вы теперь хотите от меня? Чего вы хотите, чтобы я сделала? — Жулия склоняется к материнской руке и видит красноватые точки. — Ничего страшного. Хуже вот — платье разорвал.

— Во, во! Именно это я и ожидала услышать. Хуже, что платье разорвал! А? Нет, каково?! И это говоришь ты, ты! Ведь знаешь, что я от болей еле двигаюсь. А он меня свалил и укусил!

Готовая к новой стычке с матерью, Жулия прямо смотрит ей в лицо. Но Аманда Карруска поднимается и прерывает ее:

— Вон твой идет!

Стоя в дверях, старуха прищуривает глаза, стараясь увидеть кролика.

— Ну, есть?

Вдалеке в сгущающихся сумерках по полю движется фигура. Но только когда она появляется на склоне оврага, им удается разглядеть, что это Палма. В одной руке — ружье. Другая в такт шагам покачивается около бедра.

Обе женщины отходят от двери.

Аманда Карруска идет к очагу. Жулия склоняется над дымящейся кастрюлей с тарелкой в руке.

Палма входит в сопровождении Бенто. Прячет ружье под тюфяк и принимается за еду. Ест, не поднимая от тарелки глаз. Выражение лица злое, чуть ли не угрожающее. Когда он сжимает челюсти, по его широкому скуластому лицу пробегают морщины.

Бенто сидит около очага и, покачиваясь, блаженно смотрит на пламя. Этого Аманда Карруска уже не может выдержать.

— Он, — говорит старуха, ни к кому не обращаясь прямо, — силен, как бык! Да простит меня господь! Свалил меня на землю и покусал.

Теребя разорванный рукав, Аманда Карруска говорит зятю:

— И я знаю, что ты должен сделать… Задать ему трепку, чтобы в следующий раз не повадно было, чтобы уважение…

Палма приподнимает тарелку и через отбитый край пьет похлебку, потом медленно ладонью отирает рот и с безразличным видом выходит из-за стола.

— Так, значит, вы считаете, что я должен бить ребенка?

— Да, считаю! А то наступит день, с ним сладу не будет.

— Уважения, значит, хотите?

Выпятив грудь и подобрав живот, он подтягивает штаны.

— Тут дело-то ясное, создание божье! — продолжает он. — Думаете, слепой я? Он ведь для вас козел отпущения. Чуть что — оплеуха. И молчит. А тут ответил. Вот вас зло и разбирает. Вот в чем дело-то, а совсем не в уважении.

Аманда Карруска отворачивается. На ее изъеденном годами профиле четко вырисовываются выдающиеся скулы. Она пристально, поверх высоких языков пламени смотрит на внука. Потом глаза ее, в которых отражается пламя, загораются.

— Слушай, Жулия, — говорит Палма, следящий за выражением лица Аманды Карруска, — сегодняшнюю ночь не жди меня!

— Ой, куда ж ты?

— Опять ты со своими страхами… Знаешь, вот что я тебе скажу. Я бы хотел, чтобы ты была как твоя мать и умела ненавидеть. Ненавидеть своих врагов, даже если среди них был бы твой внук.

— Нет, вы послушайте, что он несет!.. — Аманда Карруска гневно протягивает к нему руки. — Разрази меня гром, если ты знаешь, что говоришь!..

— Вот те на! Тихо-тихо! Я ведь вас хорошо знаю. Вы меня ничем не удивите. Вот что касается вашей дочери, то тут никогда не знаешь, на что рассчитывать. Ясно?

Он подходит к огню. Проводит рукой по голове Бенто, и лицо его смягчается.

— Бедненький, бедненький Бенто.

Бенто с удовольствием подставляет голову мозолистой руке отца, прижимается к его коленям. Умиротворенный, он успокаивается, счастье играет на его лице. Палма говорит четко, весомо, повторяет фразы и все ласкает, треплет рыжие волосы сына, как когда-то после изнурительного трудового дня ласкал тягловый скот — быков и мулов.

— Бедненький, бедненький…

Ласково разнимает он руки Бенто, охватившие его колени. Надвигает на лоб шапку, гонит прочь увязавшуюся за ним Ардилу и выходит из лачуги. Уверенным шагом идет он навстречу ветру.

— Что за человек! — говорит Аманда Карруска. — Ты слышала, как он оскорбил меня?

Стоя в дверях, Жулия смотрит вслед уходящему мужу, который уже скрывается в овраге. Потом переводит взгляд дальше, на одиноко стоящий на склоне дуб. Тут глаза ее, не привыкшие к темноте, заволакивает туман. Когда же зрение возвращается, она видит Палму идущим по равнине. Становясь все меньше и меньше, он уходит в павшую на землю ночь. Еще немного — и он исчезает совсем.

Свернувшись в клубок, на каменных плитах дремлют кот Малтес и Ардила. Чуть в стороне, уронив голову на грудь, похрапывает Бенто. От колеблющегося пламени его упавшие на лоб волосы кажутся грязным золотом. Неподвижно сидящая Аманда Карруска погружена в свои мысли.

Черная неторопливая ночь приближается. Надоедливый ветер не смолкает. Стонет, заходится плачем то в овраге, то где-то совсем рядом. Жулией овладевает страх. Она искоса поглядывает на каменное лицо матери, смутные, неопределенные предчувствия осаждают ее душу. Она не может больше сдерживаться и кричит:

— Говорите, мама!

Острый взгляд Аманды Карруска впивается в нее. На тонких бескровных губах плывет презрительная улыбка.

— Не могу… — шепчет Жулия, — не могу молчать столько времени. Мне страшно.

Сидящая на табурете старуха продолжает бесстрастно смотреть на нее. Вдруг Жулия вскидывается:

— Мама!

Ардила, подняв уши, срывается с места. Бежит во двор и принимается выть, подняв морду к небу.

В лачугу вползает мертвенно-бледный свет, заливая все вокруг, Аманда Карруска, выпрямившись, идет к двери.

Белая, холодная полная луна выглядывает из-за быстро бегущих рваных туч. И свет ее так же быстро, как тучи, бежит по равнине. Тучи сходятся и гасят лунный свет. И равнина снова скрывается в ночном мраке.

— А, чтоб тебя! — бранит Аманда Карруска Жулию, возвращаясь к табуретке. — Твой страх просто зараза, да и только.

— Что это? Я ж не знала… Я подумала… привидение…

— Привидение!.. В башке у тебя привидение!

Униженный, как у побитой собаки, взгляд Жулии скользит по очагу, останавливается на ниточках смолы, которые прядут на поленьях языки пламени.

— Какой я себя чувствую одинокой…

С горестным видом поправляет она под подбородком развязавшийся узел платка, опускает руки, глядя на Бенто. Но замечает его лишь какое-то время спустя. Да, только сейчас она видит растрепанного, несчастного, склонившегося на камни очага Бенто.

— Даже мои дети, даже они…

Она вытаскивает из рукава застиранную тряпку и сморкается в нее. Всхлипывает, вытирает навернувшиеся на глаза слезы.