Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

— Будьте любезны, скажите, на какой автобус я должен сесть, чтобы попасть на улицу Госпожи Смерти?

Женщина даже не соизволила ответить: «Не знаю» (она вся целиком ушла в себя и даже не услышала вопроса), — и скрылась в толпе, оставив благоухание фиалок и сухих хризантем.

И нить порвалась…

Все это, конечно, абсурдно, но не так абсурдно, как Путешествие Мы-я и Ты-никто через подземелья тьмы к Центру Абсолютной Мглы, где они отдыхали несколько минут перед тем, как выполнить поручение, в котором видели свою миссию.

— Как странно! — изумилась Ты-никто. — Ведь Мгла растворяет все — стены комнат и стены домов, деревья, свет, солнце — и создает новое пространство, которое объединяет невидимую Мглу с обыденной действительностью, с иной действительностью, которую раньше мы считали единственной!

— Это происходит благодаря некоему открытию в области новой физики, которое я изучил и которое позабыл так же быстро, как позабыл элементарные сведения, которые мне пытались вдолбить в школе, — признался Мы-я.

Однако он все же попытался объяснить это явление.

— К несчастью, я самое антинаучное существо в мире. Все, что я помню, — это несколько фраз из научно-популярных брошюр — этими фразами меня снабдили, когда я перешел в другую ступень нашей Организации, — и я произнес эти фразы наизусть, не понимая их смысла: «Мгла — это не только отсутствие света, но и позитивный элемент, что соответственно подтверждается законом дифференциации и одновременно интеграции атомов мглы в их противоположностях; вследствие этого возникает вибрация, разрушающая материю и превращающая ее в параллельный черный свет, который существовал до недавней реконструкции предшествующей материи». Или что-то в этом роде. Возможно, противоположность противоположности…

— Я ничего не понимаю, — засмеялась Ты-никто.

Главное — это идти, прижавшись к Мы-я, вдыхать запах его кожи, слушать его, отыскивать убежища среди самых бездонных пропастей в коридорах Тьмы.

— Что я должна делать?

— Проникнуть в сны несчастного Лусио, который, должно быть, измучен допросами и физически, и морально. Мы не можем терять время.

Они почти летели; она волновалась, слушая наставления Мы-я, который подытожил их одной игривой фразой: «Нет такой женщины, которая не сумела бы инстинктивно проникнуть в сон мужчины».

— Внимание! — предупредил он ее. — Мы уже вошли в страшную тюремную зону: это «клетки». Посмотри на человека у твоих ног.

Взволнованная его словами, Ты-никто опустила голову и увидела узника, распростертого на убогом тюфяке, кишащем клопами; он спал беспокойным сном, заснув впервые после того, как в течение многих дней и ночей не мог даже во сне забыть об этом кошмаре. Он бредил, и слова, слетавшие с его губ, походили на удары хлыста:

— Я терпел! Молчал! Не сказал ни слова! Я терпел! Терпел, несмотря на измену Леокадии. Ведь это она позвонила Силведо и сказала ему, где я прячусь, чтобы побыть наедине с любовником. Проклятая шлюха! Но я молчал! Я не выдал своих товарищей!

Ты-никто, растроганная, высокая, опустилась на тюфяк рядом с Лусио и ласкала его тело нежащим, ободряющим лучом света. Потом овеяла благоуханием жимолости его пылающие щеки. И легко коснулась его глаз.

— Эта дрянь выдала меня. Но я молчал! Не сказал ничего! Вытерпел десять дней и десять ночей!

Здесь мгла была совсем особенной. Тяжелой. Гнетущей. Из черного камня. Яростной. Несокрушимой, как гигантское здание.

Мало-помалу, однако, возбуждение Лусио спадало. Веки утратили свинцовую тяжесть. Ты-никто проникла в его сон, нежная, как кожица спелого плода. Пойдем, пойдем, друг мой. Дай я поцелую твои руки — и они у меня на глазах превратятся в крылья. Идем, идем со мной…

Они пробуравили крышу тюрьмы. Облака… Постель с простынями из влажных испарений…

— А теперь нам надо спускаться…

И они стремительно понеслись вниз, в вихре, среди нескончаемой мглы, в аромате росы и благоуханных волнах цветов и зеленых слез.

А в это самое мгновенье Леокадия не находила себе места от гнева и ярости. Как мог Лусио поверить, что она предала его! Нет, никогда! Никогда она ему не изменяла. Ты слышишь?

И она распахнула окно настежь, чтобы крикнуть на всю улицу:

— Нет! Никогда! Никогда, низкий ты человек!

И, вне себя от любви и верности, бросилась вниз с третьего этажа.

Мы-я летел быстро, но не успел подхватить ее. На земле распростерлось красное знамя…

«Нет на свете большего одиночества, чем одиночество поверженного красного знамени», — подумал Эрминио-Велосипедист, который поджидал Лусио на углу.

И пошел прочь, объятый тревогой, ибо ощущал боль и должен был терпеть ее.

«Лусио исчез. Сюда не замедлит явиться полиция, и, если меня обнаружат, меня тотчас впутают в эту трагедию».

— Такси!

Кампо Гранде. Он расплатился, вышел из машины и с вящей предосторожностью конспиратора, привыкшего скрываться от преследователей, идущих по пятам, уселся недалеко от пруда на свою любимую уединенную скамейку (именно на эту), скрытую в зарослях цветов. Он наслаждался этим местом — оно должно было напоминать людям лесную чащу, — и, однако, шум автомобилей, несущихся по близлежащим улицам, почти не давал спать здешним деревьям.

И тут, ослепленный кровавым пятном, которое все время стояло у него перед глазами, а быть может, и ненавистью к самому себе, он стал вспоминать Леокадию и безуспешно пытался избавиться от холодной горькой тяжести на сердце — от камня, который не давал ему оплакать настоящими слезами свою давнюю подругу. Он хотел страдать! Хотел страдать! Но вместо искренних слез у него благодаря его прискорбно-хорошему воспитанию вырывались формальные изъявления сочувствия, взятые из траурных телеграмм: «Ее смерть причинила мне большое горе!», «Она была таким хорошим товарищем!» и т. п.

Но нет. Она была больше чем хорошим товарищем в сокровенных тайниках его существа — туда он никогда никого не пускал, порою даже самого себя.

Они были посвящены в один день именно с Лусио. И тогда Эрминио (до этого его подпольная кличка была Гермес) взял на себя опасную миссию связного, чтобы не отдаляться от Леокадии. Ради нее, почти исключительно ради нее он целые дни проводил в дороге, и на душе у него было так тяжело, что он едва дышал, он ходил из дома в дом, из гостиницы в гостиницу и передавал листовки, возил чемоданы с манифестами и газетами, с помощью которых Организация сплетала сеть, медленно охватывавшую мир людей без сновидений.

Бедная Леокадия! Верная, стойкая, преданная, неизменная в своей страсти к Лусио — надо сказать, баловню женщин. Сказать по правде, ему нелегко было понять, каким образом распространился гнусный слух об измене Леокадии. Об этом постарались враги: они играли на безрассудной ревности Лусио, чтобы его погубить. В понимании Эрминио основная ошибка заключалась главным образом в том, что бойцам было разрешено вступать в брачный союз (один сумасшедший, по недоразумению принятый в Тайное Братство, в один прекрасный день предложил ввести в обычай священную церемонию оскопления, чтобы не допускать неуместных страстей, из-за которых отсрочивалось спасение мира). Эрминио надеялся, что никогда не совершит такой глупости, хотя время от времени одиночество одевало его сердце в траур. И он не отрицал того, что в такие мгновения его охватывало желание видеть подле себя сострадательное лицо подруги, чувствовать ее ласкающую руку. Быть может, руку Леокадии.