Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

— Теперь ты останешься здесь, в этой пещере, и будешь ждать. Быть может, долго. Даже если услышишь будильник, не шевелись и не старайся проснуться. Не поддавайся и крепче закрывай глаза. Прощай.

И уложил ее в уголке, на бархатистый пол, в который она погрузилась словно в матрас из пуха ламы.

Другая реальность порой наплывала в словах:

— А кто согреет мне постель? Ждать — это ужасно.

Но скоро сон сморил ее.

— Куда ты?

Мы-я не ответил и, как человек, для которого плавание во мгле вошло как бы в привычку, нырнул в нее и отправился в путь, уверенно плывя саженками, по-видимому, хорошо зная все дороги, перекрещивающиеся во тьме, которая затопляет мир, превращая его в единое море, у которого нет берегов.

К концу долгого плавания он попал в зону менее густой мглы, которую осторожно прорезало что-то вроде щели дупла мшистого дерева. Здесь он заскользил по стволу и, немного спустя, уже шел по нежно-травянистому пятну городского Парка Приятного Времяпрепровождения.

Странное дело: по-прежнему стояла ночь. Но множество детей резвилось повсюду, их фигурки виднелись в глазах у взрослых и на аллеях парка, посыпанных золотистым песком; они играли и водили хороводы, и, казалось, сейчас было уже действительно солнечное утро какого-то ясного осеннего дня.

При этом никто и внимания не обращал на наготу Мы-я, и тот шел себе, время от времени останавливаясь, чтобы вдохнуть запах утренней свежести, исходивший от волос матерей и нянюшек, сидевших у пруда и глаз не спускавших с мальчиков и девочек, которые прыгали через веревочку и кричали: «Ну, давай!»

Тут Мы-я наклонился и принялся с той тщательностью, какой требовал ритуал, искать в траве и во всех клумбах некий чудесный знак, ведомый ему одному.

Наконец он нашел его. То был цветок. Тот самый. В форме звезды. Сотканный из черного света. И со священным трепетом он срезал его серебряным серпом, висевшим на ближайшем деревце.

Потом, прямо перед носом у садового сторожа, который его не видел, он пополз, приложив ухо к земле, уверенный в том, что очень скоро найдет то место, где бьется некое сердце (и его стук сливается с отдаленным тиканьем будильника в другом измерении).

— Это здесь.

Далее Мы-я отмерил добрую пядь и с помощью невидимой, особой мотыги начал раскапывать клумбу с величайшими предосторожностями, словно опасался повредить главный жизнетворный корень.

Внезапно он отложил в сторону волшебную лопату и стал потихоньку раскапывать землю руками, пока не увидел светлое, солнечное лицо Ты-никто; теперь оно было прекраснее, чем тогда, когда она осталась взаперти в пещере, громадной, как вся вселенная, в пещере, где царила мгла.

Он гладил ей голову, веки, нос, подбородок, высвобождая ее из ужаса подземелья.

— Это ты?

— Да, я. Я стала чище и лучше, — ответила Ты-никто со смутным неудовольствием человека, произносящего наскоро заученную фразу из учебника. — А ведь я видела много грязи, нищеты, несчастий, смерти, пота.

— Ты научилась путешествовать во мгле… — в тон ей заключил Мы-я таким голосом, будто служил литургию, словесную оболочку которой давно забыл.

Ты-никто улыбнулась с беспокойством — она не была уверена в том, что следующая ее фраза будет правильной, — фраза была очень длинная, и выучить ее наизусть было трудно:

— Быть может, когда-нибудь я приду в Царство Мглы — к источнику, из которого широкой волной разливается мгла, и она окутывает все, чтобы потушить свет.

Все верно. Уф! Она было с облегчением вздохнула, но внезапно услышала продолжение священной формулы из уст Мы-я, и вот эту формулу он уже произнес с искренним чувством:

— Мы должны прийти туда вместе. Дай я помогу тебе выйти из-под земли. Ты похожа на растение с длинным стеблем. С сегодняшнего дня ты будешь моим товарищем. Только от меня ты будешь получать — не приказы, потому что мы никому приказов не даем, — но напоминания о миссии, порученной тебе во время Окончательного Посвящения.

На языке у Ты-никто вертелись заученные слова, и она тотчас проговорила их, не замечая их загадочности:

— Надеюсь, что мне не велят украсть красоту у Прозерпины («Что за дикий вздор!» — осмелилась подумать она про себя, будучи в глубине души счастлива, что приспосабливается к этому разговору.)

— Ты и есть наша новая Прозерпина, — уверенно объявил Мы-я. — Я собираюсь вырвать тебя из земли, чтобы ты озарила ад, в котором живут люди. И указала им путь.

Оба они не выдержали и весело расхохотались, потому что в конце концов оба наизусть знали эту ненужную последовательность фраз неизменного обряда Посвящения, взятого из великой Книги Магии Живой Мглы.

— Указала им путь? А куда?

Мы-я замолк: он уже летел вместе с Ты-никто. И, уста к устам, сливаясь, сплетаясь телами, они любили друг друга в красном, огненном облаке, стоявшем над миром, который изо дня в день созидали живые мертвецы.

— Замечай тех людей, которым ты должна указывать путь, — сказал Мы-я.

— Я их не вижу.

— Я научу тебя видеть их. Во-первых, выбрось свой правый глаз.

Ты-никто послушалась его. Она подняла веко и ловким движением своих волшебных пальцев вытряхнула из орбиты правый глаз, который с головокружительной быстротой полетел к земле, держась на одной лишь нити густого тумана. И на бескрайней снежной равнине, где росли молчаливые сосны, где часы не желали показывать время, она увидела сани; их тянул скелет лошади, заблудившейся в вечной белой ночи без путей и дорог.

Потом Ты-никто выбросила левый глаз и разглядела деревенскую дубовую повозку, колеса которой грохотали так, что камни — и те бы проснулись.

На дне телеги спали два старика, по горло сытые скукой жизни; у одного из них была деревянная нога. Между ними лежал поэт, который бодрствовал, ибо он был поэт и не мог забыть своих обязанностей по отношению к звездам: «Привет вам, среброокие девчушки!» Но к середине молчаливой ночи начало клонить в сон и его. И тихонько, чтобы не задеть своих спутников, которые, похрапывая, упивались размеренным оцепенением, прообразом смерти, уготованным им судьбой, поэт опустился на колени, пристраиваясь на тюфяке, лежавшем на дне повозки, и похлопал по плечу возницу, желая ободрить его и поддержать; возница, не обращая внимания на беспорядочный скрежет гальки, сидел на облучке безмолвно и прямо, словно привинченный.

Но — люди добрые! — возница тоже спал! Спал и правил, крепко держа вожжи в безвольных руках, которые подрагивали в такт угрюмой поступи сонной лошади, помахивавшей хвостом.

По левую сторону от дороги был крутой обрыв двадцатиметровой высоты. Бездна, ощерившаяся черными зубами. Она ждала.

И все эти существа с закрытыми глазами спали. Лошадь, кучер, старики и даже внезапно погасшие звезды.