Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

Увидев измученного и задыхающегося Палму, ни Аманда Карруска, ни Мариана не двигаются со своих мест. Не произносят ни слова. Вид его подтверждает их подозрения.

Уход через окно, исчезновение ружья, брошенный не на месте ящик с патронами и, наконец, оставленный беспорядок толкнули их на мысль, что он пошел привести в исполнение то, чего втайне они так боялись. Все так же не произнося ни слова, они не спускают с него воспаленных глаз, не отводя усталых, изможденных лиц.

Пришедшая в голову на пороге дома не до конца ясная мысль постепенно завладевает Палмой. И вдруг странное чувство уверенности придает силы. Движимый упорством отчаявшегося человека и ничего не замечая вокруг, он идет в комнату, возвращается с ящиком патронов и ставит его на стол. И только тогда, когда он перезаряжает ружье, ему приходит в голову, что его домашние смотрят на него, как на преступника. На какое-то мгновение горькое чувство колеблет его решимость.

— Что вы на меня так смотрите? Ну, говорите!

— Говорить… Зачем? — прерывает его Аманда Карруска. — Ты был у Элиаса Собрала и стрелял в него? Это ты хочешь, чтобы тебя спросили?.. Нет нужды спрашивать. И так все ясно. Вот только не ясно, почему ты здесь. Бежать тебе надо!

— Бежать?

Треск затвора пугает женщин. Они встают.

— Что хочешь делать, отец?

Прищурившись, будто вглядываясь в даль, Палма поднимает руки, призывая к тишине.

— Погасите свет, — тихо командует он. — Погасите и марш в комнату к парню.

Ни Аманда Карруска, ни Мариана не двигаются с места. Тогда Палма грубо выталкивает их. Сапогами он разбрасывает тлеющие угли и топчет. Постепенно хижина погружается в темноту, и только в прямоугольник двери льется холодный свет звезд.

— Держите Бенто, если он проснется!

Следом за женщинами он гонит прочь Ардилу. Потом, пригнувшись, выходит во двор и прячется в высокой траве.

Какое-то время его острый глаз внимательно обследует полосу холмов, склоны, чернеющую опушку дубовой рощи. Вдруг он вскидывает голову.

По склону, ведущему в овраг, прячась за кустами и каменистыми выступами, осторожно движутся человеческие тени.

Он встает, вскидывает ружье, спускает курок.

Выстрел рвет тишину ночи в клочья. Эхо носит его по холмам. Носит долго. Потом умирает. Четверо подаются назад, уходят на расстояние, недоступное для старого охотничьего ружья. Один из них прихрамывает.

Палма перебегает в другое укрытие. И пока он вновь заряжает ружье, там, на склоне, мгновенные вспышки озаряют кустарник, а тут, над его головой, со свистом летят пули. Глухо стонет стена лачуги, звенит разбитая черепица.

Палма, затаившись, следит за склоном. Один из четверых, вскинув вверх руку, призывает идти вперед. Остальные противятся, опасаясь новой перестрелки, и в явном смятении перебегают с места на место, стараясь найти лучшее укрытие. Потом, как сговорившись, сходятся вместе. Спустя какое-то время двое направляются в сторону дубовой рощи. Один, прихрамывая, опирается на руку второго. Двое других расходятся в разные стороны и, отойдя на приличное расстояние, останавливаются.

Пригнувшись, Палма отступает к дому. С шумом закладывает дверь на наружный засов. Все так же пригнувшись, чтобы остаться незамеченным, он снова подходит к кустарнику. Обходит его тихо, бесшумно, всматриваясь в даль.

Те двое все в том же положении — стоят на часах, не проявляя ни малейшего интереса ни к нему, ни к его дому.

Вскоре Палма приходит к убеждению, что так они будут стоять до рассвета. Почти на четвереньках он доползает до порога. Открывает дверь, входит и бесшумно запирает ее.

Его трясет от холода. Он с трудом разгибает затекшие члены. Ставит к стене ружье. Пытается размяться и согреться: трет окоченевшие руки, постукивает ногой об ногу. Но холод не отступает. Палма зовет Аманду Карруска:

— Растопите очаг.

Ощупью, в темноте старуха кладет поленья на пучок сухой травы. Когда вспыхивают смолистые ветки и занимается пламя, Палма с удивлением обнаруживает около себя дочь.

— Чего тебе?

— Ты еще спрашиваешь?.. Беги, отец, прошу тебя…

— Нет. Я останусь здесь.

— Но… когда они придут сюда, что ты один против всех… Неужели ты не понимаешь, что тебе грозит?.. Тебе нужно бежать, и чем скорее, тем лучше!..

— Я уже сказал! — Палма отмахивается от нее. — Уйди с глаз!

— Подходит Аманда Карруска.

— Выслушай меня, не злись, — начинает она мягко. — Твоя дочь права. Ты должен, пока темно… В такую ночь они не решатся прийти сюда… Они тебя боятся. Но наступит утро, и… ты же понимаешь? Почему ты упрямишься? Не теряй времени, беги! Ты ведь можешь успеть дойти до Паймого. Дорога тебе известна, и там твои друзья… Уж на какое-то время, по крайней мере, ты найдешь там убежище.

— На какое-то время! — Палма оборачивается, и беспокойное пламя очага озаряет его перекошенное лицо. — Плохо вы меня знаете! Похоже, думаете, что все, что я сделал, сделал в надежде, что сумею скрыться… или вовсе дам себя арестовать?

Неожиданный испуг искажает лицо Аманды Карруска. Она опускает глаза, и губы ее вытягиваются в ниточку. Постепенно лицо ее принимает обычное неприступное выражение.

— Будь по-твоему.

Она тащит внучку за перегородку и усаживает ее на тюфяк. Рядом посапывает Бенто.

— Я это предчувствовала… — всхлипывая, говорит Мариана. — Все вы одинаковы, все… Ненависть, только ненависть! И сколько раз я говорила, сколько раз просила отца!..

Обостренный слух Палмы ловит самые, казалось бы, незначительные ночные шумы там, за пределами дома, и здесь, за перегородкой. Он четко различает на фоне булькающего дыхания спящего Бенто доверительный жесткий шепот старухи и прерывающиеся всхлипы дочери. Различает приближение утра в вялом, но настойчивом заклинании ветра, в густой тьме, окутывающей равнину, которую оставила спрятавшаяся за вершинами Алто-да-Лаже луна.

Осунувшееся скуластое лицо с запавшими тусклыми глазами, то озаряемое колеблющимся пламенем, то погружающееся в темноту, неподвижно.

Время от времени он шепчет какие-то бессвязные слова, что-то восклицает. Он весь во власти того, что его окружает. Задержав взгляд на Ардиле и Малтесе, которые в обнимку спят на камнях очага, он испытывает щемящее чувство, утрату кого-то, но кого именно, так и не приходит ему в голову.

Все старания припомнить — напрасны. Усталость туманит сознание. Какие-то неясные тени всплывают в памяти, всплывают, обретают форму, речь, движения. Дед, бабка, мать, отец, жена. Мертвецы. Лачугу заполняют мертвецы. Они идут чередой один за другим. Молчаливые, серьезные, не видящие друг друга, но все, как один, смотрящие на него строго и вдохновляюще. Жулия чуть в стороне. Она плачет и заламывает руки.