Раймон Кено - С ними по-хорошему нельзя

Он похлопал Каллинена по спине:

— Выдумываешь черт знает что, старина, тебе это приснилось, никогда ты на нее не залезал, на эту барышню с почты. Ты просто не в себе. Клянусь тебе, ее изнасиловал Кэффри. Да еще как!

— Замолчи, — прошептал Ларри О’Рурки, и выражение его лица изменилось. — Ведь в эти самые минуты, — продолжал он, — умерший поднимается в чистилище, дабы избавиться от своего сладострастия в лоне святого Патрика, и мы должны быть безупречны.

Каллинен уже не плакал; он внимательно слушал краткое повествование уроженца Инниски. Каллинен убедительно попросил его уточнить, когда именно тот увидел блудящего Кэффри, и тот ответил, что это случилось, когда он понес Кэффри его паек (или lunch). Маккормак заметил, что это могло случиться только тогда. А Каллинен закричал:

— Так вот я — это кошка!

И добавил:

— Что касается кошки, то это было раньше, поскольку это было на закате.

Он вскочил и заметался по комнате.

— Ну? Вспоминаете кошку? Как сказал мне Кэффри, вы поверили, что это была кошка. Это он посоветовал мне сказать вам, что это была кошка. Так вот, мяукающая кошка — это Герти, которой я доставлял ощущения. Потому что именно я лишил ее непорочности, я в этом уверен. Вот доказательство.

И он помахал большим зеленым платком с золотыми арфами, испачканным в крови.

Ларри О’Рурки отвел взгляд, чтобы не видеть доказательство. Он предавался неимоверно трудной умственной гимнастике, чтобы выглядеть внешне спокойным и никак не проявлять эмоции, которые терзали его страшным образом. Ему казалось, что он попал в ад. Ему хотелось по-детски расплакаться; но роль заместителя командира повстанческого отряда на закате провалившегося мятежа удерживала его от детских слез. Он попробовал молиться, но это не помогало. Тогда, чтобы отвлечься, он стал повторять про себя лекцию по остеологии. А Каллинен к тому времени раззадорился не на шутку:

— Я не только был у нее первым, но еще и причастил ее во второй раз. И во второй раз Кэффри меня застукал. Мы как раз закончили. К счастью. Это он посоветовал мне сказать про кошку.

— Да нет же, — прервал его Маккормак, — кошка была совсем недавно.

Каллинен опешил.

— И потом, — продолжал Маккормак, — кошка была не на закате. Это было уже после. Именно в тот момент, когда бритты начали атаковать. Твоя история кажется мне слишком запутанной.

— Я же говорю вам, что это Кэффри, — сказал Галлэхер. — Я же говорю вам, что я его видел.

Каллинен промокнул вспотевший лоб своим красивым зелено-красно-золотым платком и бессильно плюхнулся на пустой ящик из-под уиски.

— Я знаю точно, что поимел ее два раза. Сначала первый раз, а потом второй. Кошка, это было во второй раз. И ощущения тоже. В первый раз она молчала. Очень мужественно с ее стороны. Надо сказать, что она сама захотела. А потом сама же и разнылась. Я вел себя не грубо, но я плохо себе представляю, как может страдать девушка в этот момент. А вы?

Стоящий на посту Келлехер, не оборачиваясь, ответил, что об этом нужно спросить у Ларри О’Рурки, поскольку, учитывая его медицинские познания, он должен иметь на этот счет обоснованное мнение.

Студент ничего не ответил, схватил бутылку уиски, отбил о край стола горлышко и залил изрядную порцию себе в глотку. Это было не в его правилах, но он нервничал.

— И вот еще что, обычно я делал это с телками, которые перепробовали на своем веку немало мужиков, настоящих быков, после которых твое тырканье не очень-то их пронимает. А тут впервые мне попалась молодая неопытная девушка без всяких проб и прониманий. А вам уже случалось иметь дело с такими недотрогами?

— Ты нас затыркал своими рассказами, — сказал Галлэхер. — Я же сказал, что видел, как Кэффри на ней лежал.

— Может быть. Может быть. Но уже после. После того, как лежал я. А потом у меня есть масса доказательств. Сколько угодно. Бесчисленное множество. Даже непонятно, что с ними делать. Во-первых, это (он потряс своей промокашкой, как флагом). Во-вторых, кошка. А еще, еще, например, вот что: я знаю, что у нее под платьем. Могу об этом рассказать. Это тоже доказательство. Да, ребята, я могу вам рассказать, что она носит под платьем. Она не носит панталоны, отделанные гипюром с ирландскими стежками, она не носит корсеты из китового уса, эдакие доспехи, как леди или бляди, которых вы, возможно, когда-нибудь раздевали.

Тут Маккормак стал думать о своей жене (до этой минуты у него не было времени на подобные раздумья), которую он никогда не раздевал, которую он никогда не видел раздевающейся и которую он находил по вечерам уже в кровати, где она определялась на ощупь эдакой большой мягкой массой; а Ларри О’Рурки стал думать о женщинах на Симсон-стрит с их пеньюарами, черными чулками и грязно-розовыми подвязками, о женщинах, на которых ничего или почти ничего, кроме этого, не было, отчего даже субботними вечерами становилось невообразимо грустно; а Галлэхер стал думать о своих землячках, которые одевались в лохмотья и которых брюхатили, не обращая внимания на их телосложение, в тени заветных валунов и каменных истуканов; а Келлехер стал думать о своей матери, которая всегда ходила во что-то затянутая, с какими-то болтающимися из-под юбки шнурками и завязками, что и привлекло его к более эстетичным мужским шестеринкам.

— Когда трогаешь ее тут, — (и он взял себя за бока), — то под платьем чувствуешь голую кожу, а не тряпки, штрипки и китовые усищи. Голая кожа.

— Ты правду говоришь? — спросил Диллон.

Никто не услышал, как он спустился. Все были слишком увлечены.

— Долго же ты, — сказал ему Маккормак, — что ты там делал?

— Я упал в обморок.

На какую-то долю (приблизительно одну треть) секунды Галлэхер остолбенел, после чего взорвался от хохота. Ему было очень смешно, аж до слез.

— Не забывай, что в доме покойник, — сказал Келлехер, не поворачивая головы.

Галлэхер замолчал.

— Ну? — спросил Маккормак у Диллона.

— Голова откатилась довольно далеко от тела. Мне от этого и стало плохо. Придя в себя, я застегнул ему штаны, скрестил руки на груди, на руки положил голову, сверху накрыл скатертью и прочитал несколько заупокойных молитв.

— Ты думал о святом Патрике? — спросил Галлэхер.

— А потом я спустился. Выпить найдется?

Ларри протянул ему бутылку уиски и робко спросил:

— А при чем здесь штаны?

Мэт, отхлебнув из бутылки, пожал плечами.

— Вот видите, я был прав, — сказал Галлэхер.

— А я? — добавил Каллинен.

Покончив с уиски, Мэт удовлетворенно вздохнул, рыгнул, швырнул бутылку, которая вдребезги разбилась о почтовый ящик с надписью «Международные», и снова сел.

Все продолжали молча размышлять. Все закурили сигареты, за исключением Маккормака, который больше склонялся к посасыванию трубки.