Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть

На другой день опять:

— Поле, первоначальной стоимостью в триста лир, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кайран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока — горой, с запада — полем Вели Дурмуша, продается за двести пятьдесят лир. Кто даст больше?

— Двести шестьдесят, — отвечал Мастан.

— Двести шестьдесят! Кто больше? Желающих нет? Продаю! Про-о-о-о-дано…

Затем шло другое поле, за ним — третье…

О, случись, чудо! Пусть посыплются с неба камни, пусть размозжат они череп Мастану!..

Хасан следил за аукционом издали. Все чаще в его памяти всплывало лицо Гюрро. «Бах! — и все!» — говорило оно Хасану. Хасан судорожно взмахивал руками, словно отрясал с них невидимую пыль, и машинально повторял: «Бах! — и все!»

Неужели не найдется смельчака, который наконец наберется решимости покончить с этим дьяволом? Крестьяне забрасывали по ночам дом Мастана камнями. Дальше этого дело не шло. Когда число отобранных полей достигло двадцати — двадцати пяти, конфискация прекратилась. Люди, которым судьба обломала все крылья, посылая одну беду за другой, уже и роптать перестали. Не в силах противостоять несчастьям, они склонились перед ними.

Хасан думал. Думал без конца. Нельзя покоряться Мастану! Надо идти к нему, протестовать! Хаджи, Сердер Осман, Сулейман — ведь разрушили же они стену. Рюзгяр Салих, Кель, Гюдюк, где они все? Кто укажет людям правильный путь? Стоит выйти одному, крикнуть: «За мной!» — и все пойдут за ним, пойдут до конца!

Не будь Алие, не будь матери, он сам сделал бы решающий шаг, и все, как один, пошли бы за ним.

Но как быть с матерью, с Алие? Что станет со всеми их мечтами о будущем, о прекрасных далеких краях, куда он увезет Алие, одетую в платье из красного бархата, и мать, лишь только она поправится?

С бьющимся сердцем он бродил по деревне. Голова его раскалывалась от дум. Где же выход?

— Ах ты, безголовый крестьянин! — бормотал он. — Никто не поможет тебе, не укажет правильный путь. Ты всего лишь игрушка в руках таких, как Мастан!

Навстречу ему брел Сердер Осман.

— Здравствуй!

— Здравствуй, — ответил тот, не поднимая глаз. — Что не показываешься?

— Хозяйство… — начал Хасан и тут же осекся, мысленно обругав себя за слова, которые могли обидеть друга: Хасан, дескать, только о себе думает.

— Плохи наши дела. Поля-то уплыли. Не знаю теперь, что и делать?

— Как-нибудь обойдется… — неуверенно сказал Хасан. — Твое-то поле пока цело…

— Мое поле, мое поле! — резко оборвал его Сердер Осман. — Разве в этом дело? В твоем поле да в моем поле? Раздавит нас всех Мастан, вот что! Всех до единого. И духу нашего здесь не оставит, клянусь аллахом!

— Аллах все видит.

— Ничего он не видит! — В голосе Сердера Османа клокотала злоба. — Согрешишь тут поневоле!

— Найдется какой-нибудь выход, обязательно найдется.

— Мне шайтан шепчет: убей одного — всех освободишь!

— Пусть аллах его покарает!

Словно убегая от соблазна, Хасан свернул с дороги и бросился прочь.

— Счастливого пути! — донеслось до него.

— Счастливо, — выдавил Хасан.

Домой он вернулся глубокой ночью. Мать поспешила встать с постели навстречу сыну.

— Добро пожаловать, сынок, — услышал он ее слабый голос.

Сели ужинать. Хасан не прикоснулся к еде. Из головы его не выходили слова Сердера Османа. Они вставали в памяти все отчетливее, звучали все сильнее, ранили и мучили его. Наконец он не выдержал и вскочил из-за стола.

— Что с тобой? — встревожилась мать.

Он молча повел плечами и пошел к дверям.

— Куда ты?

— Развеяться надо, — ответил Хасан сквозь зубы, берясь за щеколду. Одумался — мать-то чем виновата? — и обернулся: — Ты не беспокойся, я немного погуляю и приду.

На улице темень, хоть глаз выколи. В окнах начали дружно зажигаться огоньки. Однако светили они невесело. Деревня по-прежнему напоминала дом, где лежит покойник. Казалось, будто каждый зажег свет и ушел из своего дома.

Хасан остановился. Его шатало, как пьяного. Он развел руки и глубоко вздохнул. Воздух, еще вчера такой свежий и прохладный, сейчас казался ему смрадным и удушливым. В груди горело. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Чтобы преодолеть страшную тяжесть на сердце, еще раз судорожно глотнул воздух.

Караахметли, его родная деревня! Скоро он покинет ее. Этой земле отдал свои лучшие годы… Если бы не Мастан… Злость опять закипела в нем. Попадись ему сейчас Мастан, утопил бы его в ложке воды. Хасан плюнул на землю от омерзения. Перед глазами его опять всплыл образ Гюрро.

«Бах!» — Хасан щелкнул пальцами, вытянул вперед руку с воображаемым пистолетом.

Этим «бах!» Гюрро всегда заканчивал свои рассказы. «Бах! — и все кончено!» Не поднимая головы, Хасан медленно брел, сам не зная куда. Растерянно оглянувшись по сторонам, он увидел впереди темный силуэт высокого тополя. Такой тополь рос только возле дома Мастана. Да, это его дом, и свет горит в окошке — лампа «люкс». Хасан подошел к двери, остановился. Зачем он пришел сюда? Что он будет делать? Что говорить? Но какая-то сила заставила его поднять руку и несколько раз ударить в дверь. В доме задвигались, полоска света упала на улицу из дверной щели, на лестнице послышались шаги.

— Кто там?

— Хозяин дома?

— Дома.

Дверь приоткрылась. Перед ним стояла Зюбейде-ханым.

— Я хотел поговорить с ним.

— Вот и хорошо. Он как раз у себя.

При свете фонаря они поднялись по лестнице.

— Желаю вам добра. — Ее голос звучал встревоженно.

— А я и пришел с добром. Ничего дурного у меня нет на уме, — улыбнулся Хасан.

В голове у него стучало, будто он только что пробудился от тяжкого сна.

У Мастана сердце екнуло при виде Хасана. Но держался он непринужденно.

— Проходи, дорогой, добро пожаловать, — сказал он таким тоном, словно привык видеть Хасана у себя.

Тот присел на краешек тахты.

— Я потолковать пришел, — начал он глухим голосом.

— Потолковать и в кофейне можно.

— Об этом в кофейне нельзя.

— Значит, секреты завел, — скривился Мастан.

— Нет, зачем же… Наше дело, крестьянское.

— Эх! — Мастан смотрел насмешливо. — Неподходящее ты время выбрал вопросы решать.

— Кто знает: может, и удастся.

— Кто тебя послал?

— Никто меня не посылал, сам пришел.

— Ну говори, в чем дело.

— Я насчет конфискации…

Мастан подскочил на месте.

— У тебя большое хозяйство, — продолжал Хасан, — много в нем добра, милостью аллаха. Но знай, что аллах завистников не любит. Ты же отнял у крестьян все, что у них было. Последнего клочка земли лишил.

— Черт с ними!

— Неужели тебе ни капли их не жаль?

Мастан кинул окурок в пустой мангал.

— Долги надо платить вовремя.