Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце

На грани яви и полудремы, одновременно в обоих. Знакомые застекленные полки, ламповый старый приемник, открытый платяной шкаф. Мама, ссутуленная, маленькая, седая, извлекала из него костюмы, пиджаки, брюки, рубашки, передавала мне, я их выкладывал стопками, грудой на стулья, на обеденный стол. Оба не могли решить, что с ними делать, я узнал о благотворительной акции. Родное, усталое, возникшее из небытия лицо, добрые мягкие морщины, полинялый халат разорван под мышкой. Жизнь после похорон. Не стало того, кто носил эти вещи, мне они были малы, даже дотрагиваться невыносимо. (На шелковой серой подкладке ладонь ощутила прохладу неживого остывшего пота.) И вдруг этот непонятный, пугающий взгляд. Вы хотите унести эти вещи? Это для моего сына. Для какого сына? Вот же я, мама. Ты что, перестала меня узнавать?.. Случилось тогда в первый раз, ненадолго, она почти сразу опомнилась, потерла пальцами лоб, сама сумела обернуть недоразумение в шутку, не стоило на нем задерживаться. Но стало повторяться, все тягостней, все болезненней. Смотрела со мной альбом семейных фотографий, вдруг перестала узнавать. Кто это? Папа был совсем не такой, повторяла с нарастающим раздражением. Найди, где папа, мне надо его увидеть. Как будто переставала понимать, что его уже нет, фотографиями я не просто его подменял, они мешали вернуться тому, кого она помнила, не черно — белому, уменьшенному, застывшему. А время спустя соседи увидели дым из маминого окна, вызвали пожарных. Она жгла фотографии в эмалированном тазу, вытаскивала их из альбома, ложкой перемешивала пепел. Переселяться к нам отказывалась, гордо хотела до конца оставаться самостоятельной. Мы ночевали у нее попеременно с Наташей. Да и как было ее взять к себе, в две тесные комнаты, и Соня была еще маленькой? Врач предлагал больницу, но страшно было этих больниц, знали мы их, а мама рвалась вернуться к себе, в родную Улановку, приступы перемежались с просветлениями. Пока я однажды все-таки не уследил за ключами, отлучился совсем ненадолго, она сумела сама открыть дверь. Искать ее пришлось уже через «скорую помощь»… Не вспоминать бы эти странствия по психиатрической преисподней, эти чудовищные запахи, страдальческий голос! Не было… этого не было, не говори мне. Этого не могло быть. И лицо, ставшее неузнаваемым, глаза, ставшие неузнающими, уже насовсем. Я не могу этого помнить. Я не хочу …

Слова были буквами на голубоватом экране, они двигались, не позволяя себя остановить, задержать. Этого не было. Этого не могло быть … Пришлось открыть глаза. Оказалось, я не просто вспоминал, как вначале казалось, вчерашнее — ухитрился незаметно задремать в кресле. Я не могу этого помнить … Ускользало, таяло, гасло. Я не хочу … Нет, что-то было еще, раньше. Кто больше помнит, кто больше забыл … Или это потом? Где-то вот тут, близко. Победитель конкурса. Нет, исчезло окончательно.

Я встряхнул головой. Подняться с кресла оказалось непросто: ноги затекли от неудобной позы. Вышел, заглянул опять посмотреть на студента. Тот умиротворенно сопел, подходить к нему не имело смысла. Кто больше забыл… кто с кем состязался?.. Еще раз качнул головой, усмехнулся, прикрыл дверь, отошел.

Опять дал знать о себе желудок, заставил мысль сдвинуться хоть куда-то. В холодильнике не осталось даже куска ветчины, и в хлебнице последняя черная горбушка. Я достал пакет майонеза, тоже почти пустой, выдавил остаток на зачерствелый кусок — лишь раздразнил чувство голода. Еще раз подумал, что надо все-таки сходить в магазин, ненадолго парня можно оставить одного. Но что с ним делать, когда он придет в себя? Нет даже машины, чтобы отвезти его домой.

Странно, что я раньше не вспомнил в тот день о Евгении Львовиче. Вот кому надо было сразу позвонить, сказать, что его рыжий подопечный застрял у меня. Без подробностей. Ректор может приехать, распорядится, сам даже отвезет домой, у него машина, адрес он знает. Не пришло в голову.

Я раскрыл телефонную книжку, нашел университетский номер. Евгения Львовича нет и сегодня уже не будет, сообщил прелестный голос. Я эту секретаршу знал, голос удивительно не соответствовал внешности: сухощавая, с усиками над губой. Нет, передать я ничего не хотел. Домашний номер у меня тоже имелся. «Вы звоните по телефону.» — отозвался голос Монина. Автоответчик. Нашелся в книжке и номер мобильника, набрал цифры. На этот раз откликнулась автоматическая женщина. Абонент вне зоны доступа. Где его можно искать еще, на ум не приходило. (А ведь ректор толковал что- то насчет Лондона, парню надо было непременно туда, и, помнится, даже срочно. Такая была спешка. Поинтересовался бы, что с ним, почему никаких новостей, ни слова. Забыл.)

Некоторое время я еще посидел без мыслей. Этого не было. Этого не могло быть. Я не могу этого помнить, я не хочу. Победит не вспомнивший больше — тот, кто сможет больше забыть… Чуть ли не стихи. Разбудить, что ли, наконец этого студента? Просто вызвать такси, адрес парень сам скажет шоферу? И что дальше? Оставить его там одного, без попечения, без родителей?..

Вдруг вспомнил о реферате, который этот рыжий вытащил из-за спины, когда я повел его в ванную. Не там ли он и остался? Заглянул: мятые листки действительно валялись на кафельном полу, упали с узкой боковой полки. Один уголок был, видно, слегка подмочен, уже подсох, испачканные кровью пальцы оставили на бумаге образцы дактилоскопии, кровь тоже подсохла, потемнела.

Я вернулся к себе в кабинет. Солнце, оказывается, успело сдвинуться, заоконное сияние гасилось башней напротив. Понадобилось включить настольную лампу. Новый абажур для нее собственноручно смастерила незадолго перед отъездом Наташа, очень удачно подобрала материю от сломанного зонтика. Теплый золотистый свет был успокаивающим, ласковым, как ее присутствие. Я надел очки, развернул сложенные вдвое листы — хоть чем- то займу время.

Текст начинался сразу, без заголовка, без абзаца, с краю. Предмет не определен правила неизвестны заглавие в конце. Без знаков препинания, не везде заглавные буквы, вылезающие без объяснений цифры, болезненная невнятица. Длина желтой волны до любого знака… длина синей… гениальность мозга без математических вычислений … Читать это было невозможно. Не думал, что опасения так подтвердятся. Чтобы пробить стену лабиринта … нет, это было хуже, чем я мог ожидать… дендриты и аксоны самонастраиваются … Бред. Не приди студент в таком состоянии, я посмотрел бы эти листы сразу. Понимал ли сам бедняга, что он мне принес, успел ли, мог ли прочесть сам? База ресурсов будет расширяться сама собой … как рыба еще в воде не потускневшая на воздухе …