Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

— Все-таки, вы, Борис Терентьич, голова! Сам бы я никогда до такого не додумался. А времена сейчас непростые, ох, непростые. Подстраховаться, так сказать, не мешает… Лишь бы только этот ваш не начал болтать там лишнего…

Я его опять успокаиваю:

— Эх, Егор Семеныч! Так уж устроен этот мир, что всем нам приходится порой рисковать жизнью. Будьте мужчиной!

2013

Вышли мы как-то покурить с Валерий Петровичем. Смотрю — он чего-то грустный сегодня. И я ему говорю:

— Смотрите, Валерий Петрович, февраль какой нынче теплый! Совсем зимы не стало!

А он, это, отвечает:

— Эх, — говорит, — Саня, это пустяки… Вот если еще лета не станет, тогда — да!

Я ему, значит, возражаю:

— Не шутите так, Валерий Петрович, дорогой! А то еще беду какую накликаете! Если зима уменьшается, что тогда по науке следует? Что лето увеличиваться должно…

— Хорошо, хорошо, — соглашается Валерий. — Да не волнуйся ты так! Вот уж и пошутить нельзя, право слово!

Ну, я на это отвечаю:

— Шутите себе на здоровье, дорогой Валерий Петрович! Только предупреждайте! А то черт знает что можно вообразить. Я человек, это, доверчивый…

Он тогда в окошко дым пускает:

— Хочешь, — говорит, — я тебе сон свой расскажу? Сон больно интересный!

Я , конечно, соглашаюсь. Уж лучше про сон его слушать, чем шутки его кретинские.

И вот он пепел, это, в банку стряхнул и начинает:

— Сплю я себе сплю, как полагается, с Матреной Викентьевной спина к спине, и одеяла мне, как всегда, не хватает… И снится мне, будто приходит Черный Ангел и говорит:

«Отвечай, — говорит, — Валерка, так твою и эдак, какую смерть выберешь: в тюряге, под нарами, кругом вонища, и народ над тобой ржет и пальцем на тебя показывает, но смерть легкая, мгновенная. Или дома, на чистых простынях, кругом доктора хлопочут, родственники скачут, жена слезу утирает… Но смерть долгая, мучительная, боль такая, что не приведи Господь! Выбирай, Валерка, время у тебя до утра есть.» А сам, значит, крыльями — хлоп и улетел в форточку.

Ну, я, это, разволновался опять и спрашиваю:

— Валерий Петрович, что, на самом деле такой сон был или вы надо мной опять шутите?

Он говорит:

— Нет, Саня, не шучу я. К сожалению. Потому что поссорился я из-за этого сна со своей Викентьевной…

— Обидно, конечно, — отвечаю я ему, — но она-то тут причем? Сон-то не ее, а ваш.

— Сон-то был мой, а стал не совсем мой. Встал я тогда, значит, с кровати незаметненько, пошел на кухню и налил себе стакан… Потому что выбор уж очень ответственный. А как его совершить — не знаю. Тут, вижу, — идет моя Викентьевна. Разбудил я ее, значит, когда вставал. Пришлось ей все рассказать… Что никак выбрать не могу…

— А она что?

— Что-что? Разоралась на меня, вот что: «Знаю, чего тебе, гаду, предпочтительнее! А обо мне ты, сволочь такая, подумал? Что я скажу на работе Маргарите Степанне? Что мой муж где? А?» Пришлось выбрать, значит, которая в кругу семьи, на белых простынях, с докторами…

Я тогда его утешаю:

— Не горюйте, это, Валерий Петрович, дорогой. Все-таки — в кругу семьи, как-никак. Все, это, как у людей. Вот только с обезболивающими сейчас временные трудности. Но, может, к тому времени их будет легче достать.

Гляжу, он приободрился:

— Да, — говорит, — может, к тому времени эти временные трудности окончательно исчезнут. К тому же, моя Викеша обещала завтра поговорить с одним знакомым ветеринаром. У которого большие возможности…

Ну, я тоже тогда успокоился:

— Вот видите, Валерий Петрович, все к лучшему! Женщины, они такие… Они, это, все понимают лучше нас!

2016

Возвращаются они вдвоем, хотя особой симпатии друг к другу не испытывают. Просто какой-то отрезок пути у них общий, а больше ничего общего у них нет. Степан и рад бы избежать дурацкой этой прогулки, но неудобно… Демонстрация была бы какая-то с его стороны…

Так что, идут они молча, идут… И наконец Маринка говорит:

— Вот, он умер, а ведь в расцвете сил был человек! И какой человек! Когда старики умирают — не так обидно…

И смотрит на Степана как бы со значением.

Степан, хоть терпеть покойника не мог, пока тот был жив, соглашается. О мертвых — либо хорошо, либо ничего.

Ну, Маринка продолжает:

— И ведь самый способный был среди нас, самый начитанный…

Степан опять соглашается. Пытается даже убедить себя, что так оно и было. Но безуспешно. Все-таки память у него не до конца отшибло.

Но Маринка не унимается. Травить душу — это ее любимое занятие:

— И для родных — какое это горе! Только поставьте себя на их место…

Степан кивает, изображая понимание. И вдруг ему становится странно и даже неприятно — почему он ничего не чувствует? Почему у него как будто холод внутри?

«Что со мной? — думает Степан, уже не прислушивась к речам Маринки. — Кто я? Какой я?»

Маринка щебечет, она переключилась на начальство, кто на кого как посмотрел и что потом сказал, а Степан, изредка кивая лысой головой, делает вид, что слушает.

Но он ее не слышит.

Он пытается узнать кое-что о себе самом. Вот умер человек, которого он, Степан, не уважал. Считал намного ниже себя и по уму, и вообще…

Степан делает усилие и ныряет в глубину непонятного: «Вот, он умер. Как узнать, что я действительно чувствую? Это важно…»

В лужах лежат листья, над городом плывут облака, Маринка что-то быстро-быстро говорит…

Степан выныривает, успокоенный. Он узнал. Он завидует. Завидует всем, кто уже сдал этот страшный экзамен…

— Степан Маркович, — возмущается Маринка, — вы меня совершенно не слушаете! С вами невозможно разговаривать!

— Что вы, что вы, — лепечет Степан, все еще под впечатлением от своего открытия, — вам показалось…вам показалось… я просто не хотел вас перебивать…

2013

Двое ходят по длинному коридору, обсуждая институтские новости. Старший немного лебезит перед младшим, но это почти незаметно. Он прилагает усилия, чтоб не лебезить, но окончательно справиться с собой не может. Младший принимает все как должное. Он — человек широких взглядов. Если кому-то нравится перед ним унижаться, то он не против. Каждый человек имеет право делать то, что ему хочется. В определенных пределах, разумеется.

У дверей начальства сидит сумасшедший в неряшливой, помятой одежде. Как этот тип сюда проникает — непонятно. Что ему нужно от начальства — тоже непонятно. Он приходит почти каждый день со своим драным портфельчиком, из которого вынимает жухлые исписанные листочки и трясет ими. Иногда заходит в аудиторию напротив и пугает студентов.

Он думает, что доказал или изобрел нечто важное. Но достаточно поглядеть на него, чтобы понять, что это обыкновенный псих, который не может ничего изобрести или доказать. Это очевидно. По крайней мере, так думают два гуляющих по коридору благополучных человека.