Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

— Я вспоминаю, — сказал Валерий Иваныч, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в частности, — я вспоминаю два случая, у которых есть что-то общее… Но, что именно, — я не могу понять…

— Вот, было дело, ходил я через день в больницу, навещать очень близкого человека. В отделение травматологии. И там, конечно, люди раскрываются невероятно. Мне потом одна хирургиня свои впечатления пересказывала. «Люди, — говорит, — сволочи!» Но я ничего такого не заметил, даже наоборот. Впрочем, я не хирург, а всего лишь старый преподаватель…

И вот, в этой палате, куда я ходил, у самого окна лежала молодая девушка, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Та половина ее лица, которую я мог видеть, была очень милая… А другая половина лица, как я понимаю, была парализована после автокатастрофы. Как-то само собой выяснилось, что девушка эта — студентка моего института, но с другого факультета.

Мне запомнился ее взгляд, в котором брезжил какой-то далекий отголосок сознания…

А в один из дней кто-то из ее родителей (дежуривших там постоянно) мне говорит:

— Вы же, Валерий, работаете в ее институте. Поговорите с Анечкой, может быть, она вспомнит вас, и к ней вернется сознание!

Я отвечаю:

— Конечно, конечно… Только я работаю на другом факультете, и мы никогда раньше не видели друг друга! Но все равно я попробую что-то такое сказать!

Не помню уже, что я сказал, но толку от этого не было никакого.

Потом Анечку увезли в другую больницу, и больше я ее никогда не видел.

Г де-то через полгода иду я в институте по четырнадцатому этажу (как я там оказался — ума не приложу, это не мой этаж) и вижу в коридоре большую фотографию. Очень красивое женское лицо. Рядом цветы лежат. Лицо страшно знакомое, но не могу вспомнить — чье? И вдруг до меня доходит — это она…

А другая история была вот какая. И случилось это все давным-давно.

Еще в школе я был влюблен в одну девочку. Неважно, как ее звали, не хочу говорить. Я был влюблен в нее с первого по десятый класс, но, к сожалению, без взаимности. Может, оттого, что я человек практический, никаким искусством не увлекаюсь…

А она, наоборот, увлекалась всякими возвышенными вещами и в результате вышла замуж за художника. Причем не за нормального, а за абстрактного. Я и в обычной-то живописи ничего не смыслю, а в абстрактной — тем более. Что в ней хорошего — одни крючки, да закорючки.

Прошло несколько лет, и в институте, где я только-только начал работать, устроили выставку молодых художников. Зачем я туда поперся — не знаю. Хожу, смотрю — ничего не понимаю. Бессмысленные пятна краски, какие-то линии дурацкие… И вдруг, гляжу на эти чертовы изломанные мазки и понимаю — это она…

Мне тогда даже дурно стало. Посмотрел на фамилию художника, но незнакомая фамилия мне ни о чем не говорила.

Стал даже думать — уж не свихнулся ли я, что мне ее лицо всюду мерещится.

Потом выяснил случайно, что не ошибся. Действительно, это был ее портрет.

Вот такие две истории.

Что в них для меня общего? Даже не знаю, как вам сказать. Вот этот момент узнавания, когда внезапно делается больно…

Абрам Петрович — это мой тесть. Он, вообще-то, полу-еврей. Но это для меня не играет значения. Абсолютно. Пусть даже полный еврей — пожалуйста. Дело не в этом. А в этих его шуточках неуместных. Нет, чтоб как все люди, помалкивать. Дошутился, старый козел, в своем училище.

Вот он сидит у окна и чуть не плачет. Я его спрашиваю:

— Абрам Петрович, расскажите все-таки поконкретнее, за что вас выгнали!

А он:

— Меня никто не выгонял. Я сам…

— Ну, все равно расскажите. Мне это важно. Я хочу знать, как мне дальше быть!

Он откашлялся и говорит:

— Ну, ты ж меня знаешь, Вадик. Я старый человек, подслеповатый и глуховатый. Устал уже жить. И шутки у меня все теперь одинаковые. Новых придумать не могу… Когда из учительской выхожу, всегда говорю: «Ох, коллеги, пошел мучить маленьких детей!» Все уже привыкли, никто не смеется… Еще напеваю иногда в коридоре:

«И я никакой не учитель,

А просто ваш злобный мучитель!»

Я его спрашиваю так вежливо (а сам весь дрожу от возмущения):

— И что, Абрам Петрович, громко поете?

Он отвечает:

— Да нет, тихонько совсем, под нос себе мурлычу…

И продолжает, значит, свой рассказ:

— … И еще память на даты у меня никудышная… Короче, вот что было. Зашел я в училище, смотрю — у раздевалки молодые люди и девушки танцуют и поют. И много их, но, вроде, на наших студентов непохожи… Хотя кто их разберет! К тому же я плохо вижу… Ну, думаю, праздник какой-то… День учителя, что ли?

Поднимаюсь на этаж, там утренний полумрак еще. А навстречу начальство идет. Я, конечно, здороваюсь первый и говорю любезно:

— С праздником вас!

А начальство посмотрело на меня внимательно так и говорит:

— С каким праздником?

А я в ответ улыбаюсь, как всегда:

— С Днем Мучителя!

Смотрю — у начальства глаза сделались круглые — прекруглые, оно развернулось на каблуках и заперлось у себя в кабинете. Я, честно тебе скажу, Вадим, ничего не понял тогда. День благополучно прошел, все было тихо-спокойно. Возвращаюсь я домой и хочу на всякий случай в календаре поглядеть, какой праздник-то сегодня был. Надеваю очки и читаю: «День чекиста»… Ну, а дальше ты все знаешь, Вадим. Извини, если что.

Я говорю:

— Извинить-то я вас извиню, а вот Зойка-то вас извинит или нет? Мне ж теперь с ней разводиться придется. Но вы не переживайте, Абрам Петрович. Мы только так, для виду разойдемся, а в остальном все будет, как всегда. И вы тоже сможете к нам заходить и с внуками сидеть. Ну, не так часто, конечно, как раньше. Не так часто. Но сможете. Иногда.

2016

Как случилось, что я переехала к нему? Честное слово, всех деталей уже не упомню. Конечно, он мне не нравился, но я не настолько разборчива, как некоторые дурочки, которые до сих пор не могут понять, что жизнь — довольно-таки грубая штука… Кто не успел — тот опоздал. Мало ли что — кто-то тебе не нравится. Нужно уметь себя перебороть. Да не как-нибудь, шаляй-валяй, а так, чтоб он ни в жисть не догадался!

Нельзя упускать свой шанс! Следующего шанса может и не быть… Или попадется такой жлоб, что не приведи Господь!

А насчет всяких этих «оформили — не оформили» я вам так скажу. Мне на эти бумажки плевать с высокой горы.

Главное, чтобы он был обеспечен. Со своей квартирой. Дача тоже никому не помешает.

И, конечно, никаких домашних животных. Ненавижу этих мопсиков, попугайчиков…

Короче, переехала я.

Обнялись напоследок с Машкой, поревели. С Джоном холодно попрощались. И на этом все. Здравствуй, так сказать, новая жизнь!

Так вот, первое, что я поняла, переехав к нему, — это то, что у нас с ним нет общих интересов.