Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

Да откуда бы им и взяться, если у него нет никаких интересов вообще!

Чем он занимается на работе — ума не приложу. Как-то раз спросила, но он посмотрел на меня безумным взглядом, пробурчал: «Померещилось», а отвечать не стал. Уткнулся носом в какой-то фолиант и стал бессмысленно шуршать страницами. Иногда мне кажется, что он сумасшедший.

Но жить с человеком, с которым невозможно ни о чем нормально поговорить, нелегко. Все сводится к ублажению собственного желудка и так далее…

Вскоре его стали одолевать беспричинные приступы ярости. Он обвинял меня в каких-то идиотских вещах. Гонялся за мной и кричал: «Куда ты дела мои карандаши?!» Но я никогда не прикасалась к его карандашам. Только один раз, помню, и то случайно… Зачем мне его карандаши? Я же не художник…

Конечно, я тоже не соткана сплошь из одних достоинств. Меня, например, выводят из себя некоторые запахи, и я даю ему об этом понять.

Впрочем, он туповат и не всегда реагирует на мои намеки.

Еще есть у меня хобби (а как же иначе!), которое ему не нравится. Что это за хобби? Ну, как вам сказать… Ничего особенного. Пустяки, чтобы убить время, тянущееся перед ужином. Клянусь вам, действительно, совершеннейшие пустяки!

Но главное, что отделяет нас друг от друга, это невозможность поговорить по душам… Он использует меня, как неодушевленный предмет, а потом надолго перестает обращать на меня внимание. Это, в конце концов, унизительно.

Неужели все мужчины устроены одинаково?

И вот, в один прекрасный день, когда светило июльское солнце, а цветы на соседском балконе источали свой пряный аромат и трава на газоне под окнами так призывно шелестела, я почувствовала, что у меня кружится голова…

Не понимаю, как это произошло, но в следующую секунду я уже стояла на этой траве и смотрела вверх на окно, из которого выпала. Слава богу, что ничего себе не повредила и сразу же смогла подняться на ноги…

Мысль о том, что я свободна и могу, если захочу, начать жизнь сначала, пьянила меня.

Я спряталась за деревом и с интересом ждала, когда же он, наконец, обнаружит мою пропажу. Ждать пришлось целых десять минут, а то и больше. Он выскочил во двор, весь всклокоченный, в домашней одежде и тапочках на босу ногу. Я с удовольствием наблюдала, как он мечется по двору в поисках меня, не догадываясь взглянуть на дерево, на которое я успела вскарабкаться. Наконец-то мне удалось ему отомстить за все то пренебрежение к моей персоне, которое я испытала.

Потом, правда, пришлось целую неделю кантоваться в грязном подвале, испытать страх и голод.

Если бы он тогда прекратил свои поиски и не выманил меня в конце концов наружу, я бы, скорее всего, в этом подвале и умерла.

Мне, наверное, скажут: «Стоило ли тогда сбегать от него?» Но сладость мести не может быть опровергнута доводами разума…

2016

— И давно это у вас, — спросил Марков бесцветным голосом, не выражающим никакого сочувствия, и поглядел в открытое окно.

Ждал он, что ли, кого-то?

— Да нет, не очень, — ответил Семен, запинаясь, — вот с тех пор, как…

— А часто ли повторяется, — поинтересовался Марков и интеллигентно зевнул, прикрывая рот ладонью.

— По-разному бывает, — сказал Семен, — иногда целый месяц ничего нет. А иногда — просто каждый день. Вот как выйду на улицу, услышу, как листья шуршат, тут же как будто из листвы раздаются их голоса: «Сеня, Сеня!». Меня, значит, зовут — отец и мать, и другие родственники тоже. Те, которые умерли. Что бы это значило, доктор? Это — шизофрения?

— Нет, Семен Евгеньич, не торопитесь так. Скорее всего, нет. Просто измененное состояние психики. Временное. Остальные-то тесты у вас все приличные. Да и не похожи вы на шизофреника. Уж поверьте моему опыту!

— Ох, спасибо, доктор…

— Кстати, что там у нас с наследственностью? — осведомился Марков, снова поглядев в окно. — Были какие-то отклонения, случаи или что-то такое?

— Ну вот, разве что, прадед мой… Он перед смертью сошел с ума совершенно. Его держали в железной клетке для буйных… а он, значит, требовал, чтоб ему принесли портрет Сталина…

— Надо же, — сказал Марков, — просто так требовал или для чего-то?

Семен задумался — говорить или не говорить, но ответил:

— Чтобы подтереться.

— А, — сказал Марков. — И вы уверены, что он был сумасшедший?

— Как вам сказать… Раньше был уверен. Теперь вот не уверен…

— Интересная у вас наследственность, — отозвался Марков, глядя в открытое окно. — Кстати, позвольте вас спросить: а сейчас вы слышите эти самые голоса?

— Да, сейчас снова слышу…

— Надо же, — сказал Марков. — Я тоже.

2016

— Если уж говорить о разочаровании, — сказал Валерий Евгеньич, откусывая кончик сигары специальными щипчиками, — то такого разочарования, как я, не испытал еще никто! Я встретил спустя сорок лет девочку, в которую был влюблен до умопомрачения, когда еще сам был ребенком…

— Ну, положим, спустя сорок лет она уже перестала быть девочкой, — ехидно заметил Леонид Витальич, едва прикасаясь губами к рюмке.

— Естественно… Но каково же было разочарование! Толстые ноги, всякие обвислости в разных местах, а волосы — про волосы я вообще не говорю! И полное отсутствие какого-либо ухода за собой! Это женское преступление — так пренебрегать своей внешностью… И должен вам сказать, что самое грустное было впереди. Воспоминание о моей детской влюбленности стерлось, исчезло! У меня как будто украли часть моей прежней жизни, причем самую, как бы вам сказать, самую…

— Да, действительно, впечатляет! — задумчиво пробормотали Леонид Витальич и Петр Иваныч.

Наступила непродолжительная пауза, наполненная смутным шепотом дождя и ветра за окнами веранды.

— И все-таки, — прервал общее молчание Леонид Витальич,

— и все-таки, я должен вам сказать, что то разочарование, о котором нам поведал Валерий, — это еще не настоящее разочарование!

— Как?! — ахнули Валерий Евгеньич и Петр Иваныч.

— А вот так! Разочарование, боль от которого проходит за день, два, за неделю — это пустяки. Настоящее разочарование остается с тобой на всю жизнь. И это, доложу я вам, господа, — разочарование в самом себе!

— Тебе ли это говорить! — возмутился Валерий Евгеньич. — Ты, можно сказать, из всех нас… наиболее… Общепризнано, что ты… И вообще…

— Нет, Валерий, — с грустью отозвался Леонид Витальич, — дело совершенно не в этом. Не имеет значения, что я и то, и се, и пятое-десятое… Когда-то я должен был совершить один поступок, долго готовился к нему, а когда пришло время… не смог… И не могу этого себе простить. Я должен был преодолеть инстинкт самосохранения! И оттого, что не смог, разочаровался в себе. Понимаете?