Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

Однако на этот раз, увидев письмо в руках Кэй, я с уверенностью подумал, что дело тут не в простой случайности, что все выглядит так, будто заранее кем-то подготовлено.

— «Любимый мой!..» — читала Кэй. — Гарри, кто писал тебе это?

Если бы в тоне Кэй было больше мягкости, я, возможно, постарался бы сдержаться.

— «Я думала о тебе весь день и буду думать всю ночь, даже во сне… — Кэй остановилась и рассмеялась коротким резким смешком. Затем, с нарочитой жеманностью, отчетливо произнося каждое слово, возобновила чтение: — Я все время стараюсь представить себе, как ты выглядишь, что говоришь, и спрашиваю себя, не забыл ли ты надеть галоши. Я думаю о тех мелочах, которые могла бы сделать для тебя. Я никогда не предполагала, что ты настолько прочно войдешь в мою жизнь, что мне всегда будет казаться, будто часть меня вечно с тобой…»

— Кэй! — потребовал я. — Дай сюда!

Кэй встала и спрятала письмо за спину.

— Знаешь, Гарри, мне хотелось бы, чтобы ты сейчас взглянул на себя со стороны. Что ты сделал для нее, если она так написала тебе?

— Верни письмо. К тебе оно не имеет никакого отношения.

Я протянул руку, но Кэй лишь отступила на шаг.

— Поэтому-то ты и спрятал его?

— Не твое дело, и я не разрешаю тебе читать мое письмо, — медленно и отчетливо проговорил я.

Судя по тому, как она взглянула на меня, я понял, что потерял чувство меры.

— Ах так, не разрешаешь? Я все равно узнаю, кто она.

— Кэй…

— Так кто же она?

— Не имеет значения.

— А я знаю кто. Та тощая, крикливо одетая девица из Нью-Йорка, не так ли? — Голос Кэй сорвался и перешел в визгливый смех. — И она спрашивает тебя, носишь ли ты галоши!

Кэй видела Мэрвин Майлс один раз на футболе и другой раз в Уэствуде. Мне и в голову не приходило, что она могла запомнить ее. Мы с Мэрвин сидели у камина в Уэствуде, а Кэй с Билем Кингом гуляли в лесу.

— Кэй, я должен был давным-давно сжечь это письмо. А сейчас, пожалуйста, верни его.

— Гарри, да ты до сих пор влюблен в нее!

— Как это понимать — я до сих пор влюблен в нее? Мы много лет не виделись.

— Ты вел бы себя иначе, если бы не был влюблен. Почему бы тебе не признаться откровенно, что любишь ее? Она по тебе с ума сходила и все еще сходит.

— Откуда ты знаешь? И кто вообще мог рассказать тебе о Мэрвин Майлс?

— Ты поражен, и это так похоже на тебя.

— Продолжай, продолжай. Кто тебе сказал?

— Как кто? Биль Кинг, конечно.

Я не верил собственным ушам. Только гнев мог заставить ее проговориться, и я уже видел, что она раскаивается.

— Он не мог сказать. Биль джентльмен. Верни письмо.

Я не хотел применять силу, но не хотел и оставить у нее письмо. Схватив руку Кэй обеими руками, я стал разгибать ее пальцы.

— Ты делаешь мне больно! — воскликнула Кэй.

— Тогда верни письмо.

Такая сцена происходила между нами впервые. Листок бумаги упал на пол, и Кэй вырвала свою руку из моих.

— Можешь взять свое проклятое письмо!

Прежде чем я успел что-нибудь сказать, Кэй рывком распахнула дверь и хлопнула ею у меня под носом. В гостиной прозвучал звонок телефона. Он прозвонил четыре раза, только тогда Кэй сняла трубку.

— О, миссис Смитфилд! — донесся до меня ее голос. — Мне так приятно слышать вас! Нет, нет, я совсем не занята… Да, мы чудесно провели лето… Пятница, вы говорите? Разрешите мне подумать… Нет, мы свободны. С удовольствием придем к вам на обед,

Я наклонился и поднял письмо. Не помню, был ли я еще когда-нибудь так рассержен. Словно кто-то дернул за нитку, и все вязанье мигом распустилось.

Но больше всего меня потрясло не то, что я не сумел сдержаться. Казалось невероятным, что спустя двадцать лет я все еще люблю Мэрвин Майлс. Целыми месяцами я ни разу не вспоминал о ней. Трудно поверить, что можно продолжать любить кого-то, почти не думая о нем. Женившись на Кэй, я порвал с Мэрвин и стер прошлое из своей памяти, как стирают геометрическую теорему с классной доски. После женитьбы на Кэй я ни на кого не взглянул, хотя Мэрвин, по-видимому, все эти годы была со мной, даже если я и не думал о ней; но бывали и времена, когда я мысленно призывал ее. Она приходила ко мне в бессонные ночи. Невидимая, она сопровождала меня повсюду, и я снова переживал каждый час, некогда проведенный с нею. Возможно, я вел себя неправильно, но я ничего не мог поделать с собой. Сейчас, когда я держал в руке письмо, она снова была со мною, причем самое непонятное и самое ужасное состояло в том, что Мэрвин Майлс, хотя я не видел ее почти двадцать лет, казалась мне более реальной, чем собственная жена. Из гостиной до меня по-прежнему доносился голос Кэй, и все же это было так. Я чувствовал, что Мэрвин Майлс совсем рядом, так близко, что я могу дотронуться до нее, и теперь я и в самом деле хотел, чтобы она оказалась здесь. Я знал ее письмо наизусть и все же снова читал и перечитывал строки, которые нравились мне больше всего, и снова, казалось, слышал ее голос:

«Ты ведь понимаешь, что я рассуждаю так только потому, что люблю тебя… А если человек любит и не может справиться со своим сердцем, он чувствует себя ужасно беспомощным. Все, что я в силах сделать, это попытаться заставить тебя думать сейчас там, в твоем одиночестве, что у тебя есть кто-то твой, твой навсегда, — а это так отрадно, — кто-то, к кому ты всегда можешь вернуться, мой дорогой, всегда, в любое время…»

Кэй никогда не говорила мне ничего похожего. Я спросил себя, по-прежнему ли Мэрвин ждет меня. Я как бы уже вернулся, словно то, что произошло после нашей разлуки, не имело никакого значения, и в моей жизни не было ничего, кроме тех кратких мгновений. Я осторожно сложил письмо и поцеловал. От него, как от страниц Плутарха, пахло чем-то ветхим и пыльным.

Поцеловав письмо, я понял, что настало время взять себя в руки, но меня с прежней силой тянуло взглянуть на Мэрвин и поговорить с нею — хоть раз. И только мысль, что это было бы нелепо, несколько привела меня в чувство. И все же, стоило лишь подойти к телефону…

Мне явно требовался моцион и холодный душ. Я одернул пиджак, поставил на полку последние тома Плутарха и открыл дверь библиотеки. Кэй, как видно, ждала этого, потому что сразу окликнула меня. Она сидела на кушетке в гостиной и держала на коленях календарь, в котором записывала приглашения.

— Гарри, ты куда?

Ее тон показывал, что она готова забыть недавнюю сцену, но это почему-то не произвело на меня впечатления.

— Я иду в Спортивный клуб. Хочу поразмяться.

— Дорогой, но ты уж и так достаточно поразмялся сегодня.

— Мне нужно выяснить, кто будет участвовать в осеннем турнире.

— Гарри, но ведь уже почти половина седьмого. Ты же опоздаешь к обеду.

— Сегодня я не обедаю дома.

— О Гарри, дорогой, не сердись, прошу тебя! У нас сегодня особый обед. Будет замечательный бифштекс.