Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

Духи собрались. Путешественники стояли на берегу, вокруг костра, который разожгли Саша с Егором, и хранители Холодных ключей парили над огнём. Татьяна, тоже одетая в платье, но тёмно–зелёного цвета, вышла с деревянной миской в середину. Она произнесла обращение к духам, брызгая резной деревянной ложкой в костёр и на ветер. Окончив первое приношение, она обошла с миской присутствующих, и каждый пробовал то, что поднесли духам. Сначала водку. В следующей миске было молоко. В третьей — колбаса. В последней — хлеб. Так было заведено, и порядок не полагалось менять. Певица сначала вышла из круга, и, стоя у кормы лодки, вытянутой на берег, сопровождала церемонию медленными аккордами — Блейель засмотрелся на неё и чуть было не пропустил своей очереди хлебнуть молока. Когда от жидких приношений перешли к твёрдым, миску взяла она, произносила заклинания, обносила всех пищей. Солнце тоже колдовало, освещая лицо Ак Торгу, блестевшее светлой бронзой, серебряные нити в её платье посверкивали, как у феи.

Она обошла всех с кусочками серого хлеба и снова поменялась местом с матерью. Татьяна наклонилась к костру и что–то подожгла. Пучок можжевеловых веток. Потом она двинулась по кругу, пуская каждому в нос терпко–сладкий дым, произнося над каждым несколько шорских слов. Её оранжевый платок горел на солнце. Но Блейель зацепился взглядом на её электронных часах, сверкающих из–под широкого рукава. «Квелле» [45] Название одного из известнейших немецких каталогов, буквально «родник, ключ» (нем.) , подумал он. Благословив всех, она бросила можжевельник в костёр. Затем дочь раздала всем по три ленточки — одну красную, две белых.

— Матвей, похоже, тебя не интересуют объяснения.

— А что такое?

— Ну, немца–исследователя занесло в порядочную глушь, а?

Что это значит? Может, Артём его нарочно провоцирует, хочет испортить его радость?

— Не хочу говорить про немца–исследователя.

— Именно это я и имею в виду.

Остальные разошлись.

— Что теперь?

— Ага, значит, всё–таки тебе объяснить, что к чему.

— Артём, прошу тебя. Не надо этих дурацких игр.

— Ни о чём таком я и думать не думал. Так тебе надо объяснять или нет?

Нет. Он разозлился. И сам расстроился, что разозлился. Он не хотел, чтобы Артём ему что–то объяснял. Не хотел, но не мог без этого обойтись, вот в чём была его беда. Он вообще не мог обойтись без Артёма. Спросить у самой Ак Торгу он не мог, он, как неотёсанный чурбан, помешал бы ей исполнять обряд. К злости примешивался страх. Что так будет всегда. Он никогда не сможет обойтись без Артёма, никогда не стряхнет его, Артём вечно будет тенью стоять у него за плечом. У Блейеля, глупого и беспомощного.

— Это — ленточки исполнения желаний, вон для той пихты. Мы привяжем их к веткам, и тогда ими займутся духи. Если захотят и найдут время. Сначала красная. Пожелай здоровья своему народу и всем людям на свете. Два других желания загадываешь сам.

— С пасиба.

По обеим сторонам водопадика они вскарабкались наверх, Блейель суетился и старался не смотреть на Артёма. Он нашёл пустую ветку. Привязал красную ленту. И одну белую тоже. И несколько раз перепроверил узел.

Желание для второй белой ленты никак не придумывалось.

Во время пикника остаток жертвенной водки поделили поровну. Прежде чем пить, полагалось окунуть пальцы в стакан и трижды покропить на стороны света, чтобы духи не чувствовали себя обделёнными. Блейель только пригубил. Приняв тарелку с пирожком, огурцом и сыром, он неожиданно осознал, что это его первая настоящая трапеза за этот день, утром он не смог заставить себя позавтракать. Несмотря на дикий голод, он не забыл произнести свои «вкусна» и «атлична» . Ответ Ак Торгу показался ему таким польщённым, что по спине у него пробежали мурашки. Ему показалось, что она сказала что–то вроде «шорски пироги» , и на всякий случай повторил «атлична» ещё дважды.

Они поели. Артём сел позади Блейеля и положил руки ему на плечи.

— Саша сказал, что по его ощущениям, духи–хозяева нами вполне довольны. Тобой в том числе. А Юрий спрашивает, не хочешь ли ты послушать шорскую легенду, прежде чем мы отправимся назад.

— О. Да, да, с удовольствием. Очень даже хочу. Это для меня большая…

— Так мы и думали.

Ему стало стыдно, что он злился на Артёма. Да он должен его благодарить тысячу раз. И обижаться на него нечего, наоборот. И неважно, мучил ли он его, выставлял ли в дурном свете или водил за нос — без Артёма он бы вообще здесь не сидел.

Предложение поступило от Юрия, но рассказывать легенду сам он явно не собирался — он развалился в траве и закурил. Татьяна поднялась, держа в левой руке стакан, сделала два шага к плоскому голышу, на котором недавно пела Ак Торгу. Потом, видимо, передумала и обратилась к дочери. Ак Торгу громко, растерянно протестовала, но сопротивлялась меньше, чем накануне, когда речь шла о болотной песне.

И вот она снова села на камень, пригладила растрёпанные волосы — платок она сняла — и молча уставилась в иссиня–чёрную воду. Это любовная история, сказала она наконец; но сначала ей нужно плеснуть ещё, чтобы развязать язык. Артём добавил, что то же самое относится и к его языку синхронного переводчика. Соня подлила обоим. И Ак Торгу начала.

— Выслушай, чужестранный гость, легенду о Мрас — Су и Кара — Томе, раз уж мы сидим на этом берегу. Давным–давно белая скала Кабуси удивила своих братьев, Абаканские горы, родив дочь от жарких лучей солнца. Глаза дочери были синие, а нрав кроткий. За то назвали её Мара — Сас, Кроткая. А люди ласково называли её Мрас — Су. Молодая речка росла, и никто не слышал, чтобы она плакала, не видел, чтобы она злилась. Она спокойно текла себе и потихоньку пела: «Мой дедушка — бессмертный Мустаг, бабушка — добрая гора Огудун».

Рассказчица прервалась и прихлебнула, и Блейель увидел, как дёрнулись плечи и уголки рта Артёма. Песенка речки явно не на шутку развеселила переводчика. Ак Торгу продолжила.

— Прошли годы. Мрас — Су выросла. Однажды весной она услышала с той стороны, где восходит солнце, сильный голос Кара — Тома: «Любимая земля моя, зелёные горы! Пустите меня к Мрас — Су, хочу её видеть и слышать». «С радостью пошла бы к тебе, — ответила Мрас — Су, — но послушай, что гудят, грохочут и рычат мои родственники».

«Куда же ты, доченька? — гудели Абаканские горы. — Теки на восток, через степь Олен — Чазы. Там тебя встретит седой Хем. Когда он увидит тебя, такую юную и красивую, то от радости запляшет на одной ноге. Хем — труженик. У него будешь как сыр в масле кататься».

«Нет, не ходи к Хему! — загрохотал дед Мустаг. — Что общего у молодой девушки со старцем? Иди, внучка, на запад, к стройному Бию. Он купец, и спокойный, как и ты. Хорошо вам будет течь вместе».