Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

— Ты, может быть, думаешь, что это честь, или что это здорово, стать шаманкой. Но Ак Торгу считает, что это тяжёлое бремя, и вовсе не рада. Коллеги говорят, что придётся, и не отвертишься. Тем более, прабабушкин пример, как после такого откажешься.

— Прабабушкин пример? — он еле разомкнул губы, рассердившись на Артёма за то, что он снова выдержал свою коронную театральную паузу.

— Её съели духи, потому что она отказывалась работать с бубном, хоть у неё и был дар. Духи так на неё за это разозлились, что провертели ей огромную дыру в грудной клетке.

Волчий след, подумал Блейель и привстал, чтобы пощупать соболью лапку в рюкзаке, он положил её вместе с деревянным тотемом в боковой карман.

— А ты можешь спросить у Сони, видела ли она в бане эту родинку на животе?

Артём спросил.

— Моей сестре представляется неуместным рассказывать о том, что она видела в бане.

— В отличие от того, что она слышала в бане.

— Именно.

Блейель снова потёр лицо. Говорить приходилось через силу, но и молчать он не мог тоже.

— Ещё раз — отец её ребёнка. Ты сказал, что у него другая… она с ним ещё…

— Они встречаются на музыкальных фестивалях, раз–два в году. Через годик–другой он научит малышку ездить на коне.

— Пока мама посвящается в шаманки.

— Прелестно, Матвей. Но хватит уже расспросов.

Чтобы развеять всякие сомнения в том, что именно он поставил точку, Артём отвернулся и демонстративно уставился в другую сторону. Сидел он со стороны прохода и вряд ли видел что–то, кроме узора прессованных опилок на двери купе. Блейель окинул взглядом панораму убогих лачуг с плёнкой, натянутой вместо стекол в некогда голубых рамах, и подумал: духи съели.

Кемерово, серый квартал на улице Ноградской. Квартира, в которой он в пятницу оставил свой чемодан, переложив несколько вещей в старый рюкзак Артёма, оказалась оккупирована. За столом на кухне перед пустым стаканом сидел мужичина с красным лицом и невыносимым голосом. Только Соня отперла дверь, как он хрипло вскрикнул и заговорил без остановки, не двигаясь с места. Брат с сестрой, не обращая на него ни малейшего внимания, составили сумки в прихожей и в комнате. Даже когда Соня пошла в ванную, мимо открытой двери на кухню, она вела себя так, будто там никого нет. Новичок, снявший на пороге резиновые сапоги, не был способен поддержать такую иллюзию. Ему пришлось войти в поле зрения мужчины — его чемодан стоял у полки рядом с дверью на кухню, поэтому он на секунду задержался на пороге и пробормотал, слегка наклонив голову, своё «здраствуйтье».

Мужичина, выпучив глаза, наставил на него указательный палец и прибавил звук. Ему было под пятьдесят, пропотевшая серая рубаха в клетку обтягивала его бицепсы, могучую шею и брюхо. Конечно, Блейель не понял ни слова, но и отвернуться не смог. Указательный палец опустился, мужчина захлопал ладонью по столу, аккомпанируя зычному хохоту.

Артём тронул путешественника за руку, мягко вытеснил его из проема двери. Резким тоном, которого Блейель ещё от него не слышал, он выкрикнул несколько слов в кухню. Мужчина загоготал ещё громче, и Артём захлопнул дверь.

— Не спрашивай, Матвей. Иди со своим чемоданом сюда, здесь всё переложишь.

Блейель пошёл за ним в комнату, где сложили вещи брат с сестрой. Крашеные половицы, выцветшие обои в цветочек, бежевая кушетка, над ней на стене большая зелёно–коричневая карта Германии, письменный стол, платяной шкаф, несколько предметов обстановки.

— Ваш хозяин, он вам квартиру сдаёт.

— Что я только что сказал?

— Ты сказал, не спрашивай. Я и не спрашиваю.

— Покажи рюкзак. Надо же, ничего ему не сделалось.

— Нет, нет. Он весь в грязи, видишь, вот здесь, и здесь, и тут, сбоку. Я дам тебе денег на новый, как обещал.

— Пожалуйста, прекрати. Выстираем в машинке и всё, он уже много чего повидал на своем веку.

— В любом случае нам нужно потолковать про деньги.

— Отдашь Соне тысячу четыреста за вылазку на болото, и мы квиты.

Они стояли посреди комнаты. Артём опирался на спинку стула, Блейель лицом к Германии; осознав этот факт, он отвернулся к окну. Волосатик это заметил, отпустил стул и передвинулся так, чтобы Блейель снова увидел за ним карту.

— Я должен заплатить тебе за перевод.

Артём пожал плечами.

— И я оплачу твои услуги, я настаиваю!

— Мои услуги оплатить ты не можешь.

— Конечно, мо…

— Нет.

Блейель, в свою очередь, поменял позицию и передвинулся к окну.

— Понимаю, что тебе надоело со мной возиться. Но за то, что ты делал до сегодняшнего дня…

— От тебя я не возьму денег, Матвей.

— Пожалуйста, прекрати меня перебивать.

Ему и так было сложно говорить. Он должен быть благодарен переводчику, благодарен — и точка. Своему спасителю, своей тени, человеку, который полагал, что чересчур расповадил его, Блейеля.

— Тысячу рублей в день, — сказал он, не подумав, сколько это.

Артём прыснул и помотал головой.

— Даже и не пытайся.

— А что тогда?

— Правда хочешь знать, что?

Нет, подумал Блейель, не хочу.

Сам виноват.

— Пора бы тебе поискать в себе крантик, давление приспустить.

Не отвечай, велел он себе — но тщетно.

— Именно поэтому я ещё здесь. Потому что нашёл свой крантик.

Он стоял в самом начале пути. Ещё не понимал, что к чему. Но он не должен отчаиваться. И позволять себя стращать.

— Матвей, ну что ж ты так промахнулся–то. Для такого… как это по–немецки… такого выкидыша тебе надо было ехать в другое место, но уж никак не сю…

Он осёкся, потому что дверь распахнулась, хлопнув о платяной шкаф, и горлодёр, широко расставив ноги, уже стоял в комнате. Нарочно для этого выхода он прицепил на грудь что–то серебристое, явно орден. Зыркнул туда–сюда, расхохотался, хлопнул себя по ляжкам и замотал башкой с выпученными глазами в сторону Артёма, делая при этом жесты, показавшиеся Блейелю непристойными. Волосатик произнёс что–то резким тоном, сначала по–русски, потом вдруг по–немецки: «Да когда ты, скотина, наконец сдохнешь!», Блейель вздрогнул и на секунду подумал, что это говорится ему. Но нет, пожелание предназначалось мужичине, и иностранный язык его явно взбеленил. Он сжал кулаки, словно готовясь наброситься на Артёма. Потом схватил с пола рюкзак с вещами Блейеля и принялся обрабатывать его правой. Гость испугался за соболью лапку, но кроме «Ньет, ньет!» ничего не мог выговорить, а Артём выкрикнул по–немецки одним духом:

— Ты, Дмитрий Андреевич, скоро сдохнешь, и тогда мы позаботимся о том, чтобы тебя закопали поскорее, и тогда мы отпразднуем, все вместе, да, да, мерзавец, не переживай, в этом самом рюкзаке тебя и похороним!

Дальше он продолжил по–русски, пока Дмитрий Андреевич не зашвырнул в него этим самым рюкзаком.