Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

— I want to hold you, — мурлыкнул он ей на ушко, — I want to hold you so tight. [94] Хочу держать тебя. Хочу держать тебя крепко–крепко

Да, этого он и хотел — держать её, держать, её сильное светлое тело, очень крепко. Но это была не всё, недоставало ровно половины, он не только хотел держать её, он хотел, чтобы и она держала его, так же крепко. Как это сказать по–английски? Он придумал: «I want you to hold me. Ak Torgu. I want to hold on to you so very tight!» [95] Хочу, чтобы ты держала меня. Ак Торгу. Хочу, чтобы мы крепко держались друг за друга!

Поняла ли она? Она заговорила по–русски и начала баюкать его, как ребёнка, держа его голову на груди.

— I love your skin [96] Люблю твою кожу , — шепнул он в мягкость. Его член упёрся ей в бедро, она наверняка почувствовала. И, когда его ласки стали требовательнее, она, загадочно жестикулируя, что–то произнесла несколько раз подряд. Он заметил, что с каждым разом ей всё труднее сдерживать смех. Но это его не тревожило, он обожал её смех. «У меня месячные», он уже мог бы повторить эту фразу за ней, и, наверное, он произнёс её одними губами, потому что она вдруг расхохоталась. «Айлыг, — удалось ей сказать, — по–шорски», и секунду он спрашивал себя, не сказала ли она по–немецки «eilig» [97] Скорее (нем.), созвучно с «айлыг» . Немного успокоившись, она притянула его к себе, помогла войти в неё, и он уже ни о чём себя не спрашивал, казалось, у него сейчас разорвётся сердце, но взорвался один только черешок, к счастью. К несчастью, всего через несколько мгновений, и он, как нервозный подросток, не удержался, а ведь она совершенно определённо не говорила «скорее». Он хотел оставаться в ней, хотел продолжать дальше, ещё и ещё, поймал себя на том, что шлёт молитвы духам, дабы они сохранили ему эрекцию, но духи поддерживали его моление вполсилы. К тому же в дверь забарабанили, всё громче и громче, и не обращать на это внимание становилось всё труднее.

— Матвей, это я, Матвей, эй! Матвей, пожалуйста! Матвей, пожалуйста, открой, у меня захлопнулась дверь, и я… да я всё сейчас расскажу, Матвей! Матвей! Э–ге–гей! Матвей, это важнее, чем ты думаешь, Матвей, да чем ты там занимаешься? Матвей Карлович, да вытащи уже затычки из ушей, Матвей, чёрт тебя побери, давай, открывай, ты не знаешь — Блейель, мать твою!

И, наконец–то, рёв пьяницы с лестницы, должно быть, он открыл дверь. Артём что–то громко ответил, затопотал по ступенькам. Снова рёв, затем дверь за обоими захлопнулась, и дальнейшие звуки доносились приглушённо. Квартира Ворошиной располагалась не прямо под той, где разбушевался Дмитрий Андреевич, а наискосок.

Ак Торгу, которая в последние минуты улыбалась Блейелю, гладила его лицо, что–то доверчиво шептала, издала негромкий томный стон. Он неожиданно для себя извергся снова, а член так и не напрягся.

Потом она убежала в ванную, а он пошёл на ватных ногах в гостиную, хотелось пить. До утра они просидели на диване, пили водку — на кухне нашлась вторая бутылка. Должно быть, Блейель заснул в неестественной позе, потому что всё тело болело, когда он очнулся ото сна, в котором он, карабкаясь по горе скошенных Илек, айна, Тём и Фенглеров, искал выход из дремучего леса. Певица оделась и спешила, сказала «Матиас» и «университет».

— Кинэ, — пролепетал он, — your little daughter. [98] Твоя дочка

— Кинэ? — она удивлённо посмотрела на него.

— I would love to know Kiné. Your child. [99] Мне хочется познакомиться с Кинэ. Твоим ребёнком.

Комната кружилась, и ни разу в жизни у него так не болела голова. А Ак Торгу была как огурчик, торопливо завернула бубен в платок, закинула туда же колотушку. Блейель успел увидеть деревянную перекладину, таинственные подвески и ленточки, свисавшие с неё. Как те ленточки исполнения желаний в ветвях пихты. Знаки удавшихся излечений? Разве тогда не полагается этим утром повязать ещё одну? Слишком поздно, бубен уже упакован, свёрток увязан.

— Ak Torgu. Katja. Please. Will you show me Kiné? Can I meet her? Some day? Please. [100] Ак Торгу. Катя. Пожалуйста. Ты покажешь мне Кинэ? Я встречусь с ней? Когда–нибудь? Пожалуйста.

Она улыбнулась. Может, кивнула. Он начал благодарить её, она присела и охватила его голову обеими руками. На момент боль утихла. Ему удалось договориться о встрече, в полдень, на площади перед театром. Она поцеловала его в висок и выскользнула из квартиры. Как только дверь за ней захлопнулась, череп взорвался от боли, он еле–еле доковылял до ванной.

В зеркале он увидел, что правый конец пластыря отклеился. Дрожащими руками он отодрал его совсем. Оба пореза заживали хорошо, узкие, чёрно–красные. Как маленькие дамбы, подумал он. Так далеко от моря, как никогда. Его мутило, он залез под душ. Вода долго не нагревалась, но выбраться и подождать снаружи у него не оставалось сил.

Пятна крови на постели он заметил потом. Его задушил страх. Не глупи, Блейель, приструнил он сам себя. Учи слова. То, что ты видишь здесь — значение фразы «у меня месячные». Или айлыг, по–шорски. Одно за другим. Сначала нужно одеться.

Он сделал кофе и изверг его обратно, вернулся в спальню, хотел снять простыню — и обнаружил, что ткань, которую он принимал за простыню, на которой спал последние ночи, в действительности являлась обивкой матраса. Неровная бежевая хлопковая материя, на которой расплылись два тёмно–красных пятна и россыпь более светлых брызг. С трудом он перевернул матрас и сшиб святое семейство со стены, едва не продавив коленом проволочную сетку кровати. С изнанки матрас оказался серый и драный, из него лезла набивка. Блейель снова повесил картину на гвоздь и застонал. Он понял, что забыл найти волчий след.

Артём выглядел ненамного лучше, чем на поле брани во сне. Левая щека опухла и налилась чёрно–фиолетовым, глаз заплыл.

— Боже мой… что же это…

— Ночью тебя это не интересовало.

— Но… извини… я же не знал…

— Да ладно. Всё нормально.

— Что–то не похоже.

— Нет? — Артём улыбнулся, насколько позволила разбитая губа. — Да это только зубы мудрости.

— Но ты хотя бы прикончил Дмитрия Андреевича?

— Матвей, ну что у тебя снова за бредни?

— Артём, мне очень жаль, прости… я…

— А что тебе жаль? Ты живешь у Ворошиной, ты за это платишь, значит, всё путём.

— Ночью, я…

— У тебя не было времени. Не мог открыть. Была середина ночи. Всё в порядке. Кстати, мне уже пора.

Матрас, подумал Блейель. Но не смог.

— Да, мне тоже пора. Я встречаюсь с Ак Торгу перед драмтеатром.

— Да? А зачем ты мне это говоришь?

— Потому что… Артём, правда, если бы я знал…

— Но ты не знал. И это, кстати, неудивительно. Ты же вообще ничего обо мне не знаешь. Ничего. И в этом есть правильность.

— Правильность?

— Что, я не так выразился?

— Ваша Правильность Артём Черемных. Можно использовать как обращение.