Олег Акимов - Солёные брызги

…У парадного трапа остановились.

«Наручники снимите …» — Глухо попросил он, кивнув на крутой подъём и жидкие поручни.

Агент вопросительно посмотрел на шерифа.

«No !» — Отрицательно качнул головой офицер, поправил огромную шляпу, и ступил на нижнюю площадку… «Go!… Go ahead…! Follow me…!», — повелительно произнёс он, и начал подниматься первым.

— Ну… Давай Иван, давай… Нельзя, видишь…

— Пош–шёл ты !… — Огрызнулся тот, и сделал шаг…

В капитанской каюте тесно… Грузный, вспотевший шериф торжественно восседает в кресле, разглядывая присутствующих. Весь его вид говорит, что он обличён Властью «творить закон». Агент суетливо переступает с ноги на ногу под оглушительным капитанским басом:

— … А что , — раньше не могли предупредить !!??

— Извините, капитан, я сам узнал в последний момент…

— Ну и куда мне его? Куда? Я же не сразу в Мурманск !…

Мне в Германию сначала…

Агент, — польский эмигрант Станислав, достаёт из портфеля пакет документов:

— Вот… Здесь всё… Обвинение… Заключение… Постановление Окружного

Суда… Предписание… Согласование с Консульским Отделом… Паспорт…

— Почему не сообщили раньше? — Досадует капитан, нервно разглядывая неожиданного «попутчика».

Отсутствующий взгляд карих глаз… Застывшее выражение лица… Русые волосы, слипшиеся на затылке коркой, словно облитые сиропом… Бурые пятна на сильно вытертой, почти белой, джинсовой куртке с надорванным рукавом…

— Ты откуда?

— Я всё равно не вернусь в Россию…

— Откуда родом? — Раздражённо повторил кэп.

— Из Донецка… Из Горловки… Я всё равно не вернусь…

«Демченко Иван Романович…», — Прочитал помполит лицевую страницу паспорта. Поправил очки, и продолжил: «Дата рождения… Четырнадцатое июля… Шестьдесят восьмого…»

— Двадцать четыре года… Что ж ты…! Паскудник…

«Я всё равно не вернусь…» — Опять повторил он, и тоскливо посмотрел в иллюминатор…

— Вот Постановление о Депортации… — Протягивает агент капитану документ.

— А на русском, — нет? — Спрашивает тот.

— Нет… Английский и французский, — государственные языки Канады…

На русском нет… К сожалению…

Капитан расписывается, и в сердцах бросает авторучку на стол, —

«… Твою мать…!».

«Николай Васильевич, лоцман… ! Лоцман уже на борту…!» — заглядывает в каюту третий штурман.

Агент с облегчением выдыхает, украдкой глядя на часы, — неприятная, щекотливая миссия заканчивается. Были опасения, что капитан откажется. Теперь уже всё, — бумага подписана, — ответственность принята… Время рассчитали точно, — на раздумья морякам не оставили ни минуты. На лице поляка улыбка удовлетворения, — дело сделано, можно расслабиться…

…Над бухтой Малгрейва сгущаются сумерки. В вечерней тишине громогласно звучит, — «По местам стоять, со швартовых сниматься!!!…»

В свете прожекторов «Железноводск» изящно отваливает от причальной стенки…

«…Якоря к отдаче! На отдаче якорей стоять !» — разносится по верхней палубе…

Вот и всё… Прощай Канада! До встречи…

…Он не думал, что «уйдёт»… И не собирался никогда…

Остаться здесь, в Канаде , — была идея троих ребят из Тирасполя, с которыми Ванька жил в каюте.

В тот день, когда «Мурманский Берег» зашёл в Сент—Джонс, ему предложили за компанию прогуляться. Во время увольнения его и посвятили в давно созревшие планы. Собственно, пригласили его с собой лишь с одной целью, — чтобы он, вернувшись на судно, рассказал о «невозвращенцах»…

— А хочешь, — пошли с нами? — Шутя, предложил кто–то из троих.

И Ваня неожиданно согласился. Неожиданно, в первую очередь, — для самого себя. Всё это ему, не отягощенному жизнью, не обременённому никакими обязательствами, представлялось забавным приключением. Уже потом, когда следователь начал заполнять анкету, Ванька понял , — происходит что–то непоправимое. Он, вдруг, вспомнил о маме и сестрёнке в родном Донбассе… Сад и дом, в котором прожил всю жизнь. Вспомнил, как приезжал в отпуск, и взахлёб рассказывал о дальних странах разинувшим рты пацанам…

Всё это было так далеко теперь, — гораздо дальше, чем можно было себе представить… Другая планета… Другое измерение…

— Вас тоже били? —

— Что? — Не понял Иван.

— Над вами тоже издевались в рейсе? — Уточнил переводчик.

Он напрягся, припоминая краткий, но детальный «инструктаж», который провели с ним «молдаване», перед тем, как войти в здание Полицейского Управления.

«Да… Били… Часто… Каждый день…» — Начал он, и запнулся, вспомнив с каким нетерпением и надеждой ждал «Мурманский Берег», как радовался, что попал на этот современный, большой и красивый пароход.

— Продолжайте… — Бесстрастно произнёс следователь.

Иван выдохнул, и наклонил голову, чтобы не видеть глаза собеседника. Было стыдно и противно…

«… Кормили очень плохо… Иногда совсем не давали есть… Заставляли работать по двадцать часов в сутки…», — С трудом выдавливал Ванька каждую фразу.

— Какую работу вы выполняли?

— Меня заставляли работать в трюме… По десять часов… В холоде… Двадцать градусов мороза… А потом приказывали убирать туалеты… Я отказывался, и меня снова били, а потом закрывали в трюме… Чтобы не замерзнуть там, я работал… Укладывал коробки с куриными окороками, и ящики с маслом… Так я согревался… Иногда очень болела голова, и из носа шла кровь… Тогда выпускали… Давали кипяток чтобы согреться… А потом опять в трюм…

— Чем было вызвано такое отношение к вам? Почему это происходило?

— Потому, что я украинец, — Произнёс он приготовленный аргумент, с удивлением отметив, что слышит свой голос со стороны.

Ему казалось, что всё это происходит не с ним. Но задаваемые вопросы вновь и вновь возвращали в реальность, безжалостно разрезая Ванькину жизнь на недавнее прошлое и неопределённое будущее, минуя настоящее…

— Расскажите о взаимоотношениях в экипаже…

— В экипаже почти все , — русские… — Ответил Иван.

— Подробнее, пожалуйста…

«…Нас поселили в отдельную каюту…», — Продолжал он, и снова вспомнив «молдавскую инструкцию» добавил, — «…Самую плохую и холодную каюту на судне…».

— Почему?

— Потому, что мы иностранцы в России. Трое молдаван, и я… Мы жили вчетвером…

— Они тоже, как и вы, страдали от издевательств?

— Да… Над ними тоже издевались, и били…

— Что вы ещё можете добавить?

— Меня никогда не называли по имени… Обидно обзывали «хохол»… Или

«бандеровец»… Всегда задевали моё человеческое достоинство, и снова

били, если я пытался возражать…

— Вы хотите навсегда остаться в Канаде?

Обратного пути не было… Уже не было… От переживаемого унижения и позора он, вдруг, заплакал, и неумело размазывая по грязным щекам слёзы кивнул, —